Спортивный журналист
Шрифт:
– И тебе тоже.
Он перешел через Кливленд-стрит к дому матери, а я отъехал в темноту – к моему.
5
Воздух Детройтского аэропорта ясен и хрусток – фабричный воздух. Под потолком каждого зала вращается, поблескивая, новехонький автомобиль. Сегодня вечером в «Кобо-Холле» поет Пол Анка, [28] сообщает световое табло. Все здешние отели – дворцы, все жители города – лучшие наши друзья. Даже негры выглядят здесь по-другому – здоровые, улыбающиеся, преуспевающие, в дорогих
28
Пол Анка (р. 1941) – певец и актер, звезда рок-н-ролла.
Все наши спутники, как выясняется, приехали сюда по делам, никакие они не мичиганцы, хотя родом все отсюда, а их родственники похожи на них, как зеркальные отражения: женщины – пепельные блондинки, широкобедрые, улыбчивые; мужчины – с вымытыми и высушенными феном волосами, немногословные, замкнутые, в современных версиях стародавних полупальто и тирольских шляпах, – они протягивают для рукопожатий большие, как бифштекс, ладони. Это город полупальто, город льнущей к телу зимней одежды, и я рад, что прилетел в него. Если вам требуется красавец-полуостров, прилетите сюда и оглядитесь как следует.
Барб и Сью идут по залу. С чемоданами на колесиках, наплечными сумками, в броских красных куртках, настроение у обеих праздничное. Их ожидает «веселый уик-энд», сообщают они, при этом Сью с театральной похотливостью подмигивает Викки. Барб говорит, что Сью замужем за «здоровенным качком» из Лейк-Ориона, он хозяин мастерской по ремонту тачек и Сью, наверное, скоро бросит летать, будет гнездышко греть. А мы с Роном, это ее муж, говорит Барб, «все еще кормимся на людях».
– Не верьте девчонке, – широко улыбаясь, вскрикивает Сью, – все врет. Она с вечеринок не вылезает. Я вам о ней такое порассказать могу, на толстую книгу хватит. Знаете, в каких мы с ней переделках побывали? Ого-го!
Она округляет глаза и лихо шлепает себя ладонью по темечку.
– Не обращайте на нее внимания, – говорит Барб. – Желаю вам повеселиться здесь вдвоем и спокойно вернуться домой.
– Еще как повеселимся, – гордо заверяет ее Викки и улыбается, совершенно как только что сошедший с корабля иммигрант. – И вы тоже постарайтесь приятно провести вечер, ладно?
– Ну, нас-то ничем не остановишь, – отвечает Сью, и они уходят к регистратуре для членов экипажей, болтая совершенно как студентки колледжа, которые, запудрив мозги родителям, выскакивают из дома и принимаются трепаться с красавчиками, поджидающими их на улице в больших машинах с откинутым верхом.
– Какие они милые, правда? – говорит Викки, трогательно одинокая посреди растянувшейся на целую милю шумной детройтской толчеи.
На нее вдруг нападает меланхоличность – подозреваю, впрочем, что это следствие слишком обильных предвкушений, что миг спустя она снова станет прежней, самой собой. Викки – такой же великий предвосхититель, как я, а может, еще и больший.
– Конечно, – отвечаю я, думая о предводительницах болельщиков, с которыми Барб и Сью имеют разительное сходство. Облачи любую из этих девушек в просторный свитер с названием спортивной команды, расклешенную плиссированную юбочку и длинные белые гольфы, и я буду таять, глядя на них. – Чудесные.
– Насколько
– Вполовину примерно, как ты. – Я сжимаю ее хрупкое плечо, подтягиваю поближе к себе. Поворотливые детройтцы обтекают нас, точно поток скалу.
– Сирень красива, но цветет на корявых кустах, – понимающе прищурясь, изрекает Викки. – Ваши глаза так по сторонам и рыскают, мистер. Неудивительно, что от вас жена ушла.
– Ну, это в прошлом, – говорю я. – Я полностью твой, если ты хочешь меня. Можем пожениться хоть сейчас.
– У меня уже была как-то раз любовь навеки, жаль, хватило ее ненадолго, – говорит она. – Ты, по-моему, бред какой-то несешь. Я прилетела сюда, чтобы посмотреть город, вот и давай его смотреть.
Она супит брови – так, точно что-то на миг приводит ее в замешательство, но затем сквозь насупленность вновь пробивается сияющая улыбка: Викки возвращается. Конечно, я несу бред, хотя женился бы на ней не моргнув и глазом, – в аэропорту имеется внеконфессиональный священник, в шаферы я взял бы носильщика «Юнайтед», а из Барб и Сью получились бы косметически совершенные подружки невесты.
– Давай-ка багаж получать, что скажешь, юноша? – говорит Викки, теперь уже вызывающе, и трогается с места. – Я хочу увидеть ту большую покрышку, пока беднягу еще не снесли.
Она оборачивается ко мне, смотрит, приподняв брови, и я различаю в ее глазах сладостный тайный посул, записанный секс-кодом, который известен лишь медицинским сестрам. Разве я могу ответить отказом?
– А у тебя и вправду большой запас скорбных мин, – замечает Викки, уже отойдя от меня ярдов на десять. – Пойдем же.
В чужом городе всякое может случиться. Я как-то забыл об этом, и, чтобы освежить мою память, потребовалась настоящая провинциальная девушка. Я тоже трогаюсь с места, нагоняю ее, улыбаюсь, шустро топаю к багажным конвейерам.
Детройт, город утраченных индустриальных иллюзий, проплывает по сторонам от нас, словно мираж нормальной жизни, раздавленной ледником. Серое, точно каровое озеро, небо, сильный, порывистый ветер. Газеты, целлофановые обертки мечутся над магистралью Форда, ударяя, будто осколки снарядов, в бока нашего рывками подвигающегося к Сентр-Сити пригородного автобуса. Низкие дома с деревянными мансардами и новые, кооперативные, с мансардами кирпичными стоят бок о бок, образуя сложный промышленно-городской пейзаж. И, как водится, за каждым углом ощущается ожидание новых «веяний». Накрытые досками люки канализации. Благотворный пессимизм поселился в этом городе и ждет чего-то.
Я читал однажды, что американская цивилизация, дай ей только срок, обратит в Средний Запад все свои города, в том числе и Нью-Йорк. И оттуда, где мы сейчас находимся, это кажется не таким уж плохим исходом. Прекрасное место для влюбленных; для учебы в сельскохозяйственном колледже; для получения ссуды на покупку дома; для того, чтобы сидеть на залитом светом стадионе и наблюдать за игрой, пока усталый тусклый день становится иссиня-черным театральным задником со звездами и силуэтами каменных зданий, а благодушные негры и поляки закатывают повыше штанины под веющим с озера прохладным канадским ветерком. Сколь многое из американской – и не требующий доказательств этого – жизни производится в Детройте.