Спящие боги

Щербинин Дмитрий Владимирович

— В голову ударило — помутнение. Должно быть, переутомился. — и, стараясь перескочить на другую тему, спросил. — А кто еще был на пиру?..

— А князь какой-то, со своими людьми. — без всякого интереса вздохнул Бриген Марк, и тут же вновь набросился на Творимира. — Так что — не видел склепа?

— Нет. А что?

— На склепе птицы с ликом той девки. Ну, помнишь, во дворе? Она за тобой ухаживала, а потом, как я подошел — убежала — вроде как с пылевым вихрем улетела…

— Возможно, помню. — стараясь сохранять

безразличный тон, отвечал Творимир. — Ну, и что? Вам она понравилась? Сами ведь говорили, что…

Бриген раздраженно махнул рукой, и поспешил дальше по коридору.

Творимир надеялся скорее уединиться в своей комнатке, и не выходить до тех пор, пока не наступит Лунная ночь. Однако этому не суждено было сбыться — массивным шаром навстречу ему катилась одна из трех сестер — жирная Сома.

Она увидела Творимира, и похожие на подушки губы ее вытянулись улыбкой. Сома перехватила его за руку, и пролепетала:

— Ах, такой красивый, а на пиру не был!

— Ничего страшного. — постарался заверить ее Творимир.

— Да как же ничего, когда вижу — изголодался, голубчик. Ну, пойдем скорее. Я тебя накормлю, напою.

И тут Творимир почувствовал, что он действительно очень голоден — в желудке забурчало. Все же он попытался отговориться:

— Я бы у себя в комнатке посидел, а вы бы мне немного покушать-попить прислали. Видите ли, я бы хотел один побыть…

— Всю ночь один пробыл, и опять — один. — покачала головой Сома. — Да что ж — я тебе мешать стану? Я в сторонке посижу, ну а ты поешь-попьешь. Ну, пойдем, пойдем…

Они вошли в помещение, где на вертелах поджаривались, жиром шипели громадные мясные туши; где высились не одну сотню литров вмещающие бочки. Помещение было обширным, и дальняя часть его терялась в полумраке. Кто-то усиленно чавкал-булькал-сопел, однако ж, сколько Творимир не приглядывался — никого, кроме себя и Сомы так и не увидел.

Хозяйка уже плюхнула перед ним чашу, поставила тарелку с мясной едой. Творимир попробовал — оказалось очень вкусно. Выпивка была легкой, таяла во рту… Он и не заметил, как охмелел…

В голове пылали, беспорядочно неслись и бесследно пропадали хмельные мысли. Хотелось куда-то, зачем-то бежать, чего-то кричать, петь. Он вскочил, но на плечо легла пудовая ручища Сомы — усадила.

— Еще покушай-попей, а то — вон тощий какой…

И Творимир не отказался — казалось ему, что, чем больше он съест-выпьет, тем лучше ему станет. Ну, а Сома все подливала, подносила…

— Я бы вот что сказать… — начал было Творимир, но уже не мог вспомнить, что же он "хотел сказать" — пылающая голова клонилась к столу.

И тут Сома потрясла его за плечо:

— О, ты посмотри, кто к нам пожаловал. Сестрица моя — Жара.

Творимир поднял голову и уже не мог ее опустить.

На пороге остановилась красавица, красивая той грубой красотой, в которой не видно ничего духовного, но к которой пробуждается животная, бешеная страсть. Массивное, многие удовольствия сулящее тело, выпирающие груди, покатые мягкие массы ляжек под богатой, но легкой одеждой, которую в мгновенье можно скинуть. И глаза, и губы, и руки, и поза и каждое движенье — все вопит, зазывает к долгому, бурному соитию. Двигалась быстро, но тяжело — много в ней было плоти. Схватила кубок, осушила, и жаркой, мясистой рукой обхватила Творимира за шею, обдавая нагретым, трепещущим воздухом, поглядела на его глаза, на губы, облизнулась. Страстным голосом спросила:

— Ты, должно быть, ученый?

Творимир чувствовал сильное влечение — на его лбу обильно выступил пот.

— …Да, читал кое-какие книги

— А-а, с тобой интересно поговорить — не то что со всякими…

Творимир смутно припомнил: вчера Сома говорила, что Жара «занята» с каким-то князем, но это уже было не важно — не помня себя, пьяный, впился долгим животным поцелуем в ее губы — она хищно застонала, чуть отпрянула:

— Ну, пойдем ко мне. Ты расскажешь, что в тех книгах написано. Пойдем скорее…

Конечно, Творимир уже знал, зачем он идет — он не противился, сжал ее раскаленную руку, вскочил. Дальше — шатаясь, обхватывая ее талию, жадно сжимая груди, проводя потной рукой по ее ляжкам, зашатался по коридору, и по лестнице. На лестнице едва не упал, но она схватила его, поволокла за собою. Вот двери — она завозилась с замком, а он сильно обхватил ее сзади, и стал целовать ее тоже вспотевшую от вожделения шею.

Вот ее комната: большая часть — конечно, постель, с возбуждающе-красными тореадорскими занавесями. За занавесями — сильно смятая перина. Она содрала с себя одежды, начала сдирать с него…

…Прошел час, два, три — Жара все не отпускала Творимира, извивалась, стонала, орала, грызла его плоть…

…Крайне истомленный, словно обескровленный, лениво понял, что день прошел — за окном вечерело, загорелась первая звезда. Обнаженная Жара закрыла окно непроницаемыми багровыми занавесями, долго глядела на Творимира — глаза ее возбужденно туманились.

— А ты хорош. Такой мне еще не попадался. Я тебя ни на кого не променяю.

Она преподнесла ему большой кубок, Творимир безвольно выпил — ослабленный, сразу сильно захмелел.

— Разве со мной плохо? — спросила Жара, и тяжело на него уселась.

— Нет…

— Так что — пока ваши в замке некуда от меня не уходи.

— Не стану…

Она долго целовала его и гладила.

— Ну, кто, кроме меня, так тебя заласкает?

— Никто…

Вспомнилась дева-птица — вечно загадочная, не одарившая его ни одним поцелуем — блеклое воспоминанье…

— А где ты вчера был? — вкрадчиво спросила Жара.

— По парку бродил. — заплетающимся языком пролепетал Творимир.