Средина. Том 1
Шрифт:
Однако одно уразумел Яробор Живко, узрев мощь тех стремнистых гор и молчаливого озера, что в этих местах люди не живут… и, по-видимому, не бывают Боги. Более десяти дней путешествия по весьма суровому краю с частыми дождями сделали свое дело и юноша простудился. И то хорошо, что он все же умел стрелять из лука, и посему не оставался голодным, ведь леса кишили дичью… не только добываемыми им утками да куропатками, но и глухарями, лосями, медведями, оленями, зайцами.
Дойдя до озера, Яробор Живко разбил себе привал, взобравшись на более высокий левый его берег, в небольшой расщелине меж каменных обломков, точно нарочно наваленных там. Разведя костер из нарубленных ветвей, совсем маханький, слабенький, но все же согревающий, он едва перекусил добытой еще вчера птицей. И, привалившись к вогнутой, в виде люльки поверхности камня вгляделся в раскинувшиеся и нависающие над озером горные гряды… Туда, где многажды выше за рядьями деревьев, оземь покрывали разноцветные полстины цветов, в кресень месяце все еще насыщенно окрашивающие склоны рыже-огнистыми, темно-синими, голубыми, белыми или желтыми полосами: молочника, солодки, лютика, колокольчика, белоцвета.
Еще малость юноша любовался той мощной скальной сопкой, очевидно, сотворенной, сбитой, спаянной силой божества да для особой ладности прихорошенной зелеными деревьями, кустами, травами. Далекий вой волка, нежданно пронесся над сомкнутыми во единое целое каменными обломками, поддерживающими друг дружку своими неровно вырубленными склонами, и наполнил Яробора Живко тугой болью и обидой. Так как он теперь понимал, что уход из общины не имел никакого смысла. Искать в этих тихих, необъятных краях, нарушаемых окриками птиц, зверей, перекатами воды, и шорохом али гамом камней, Богов или даже людей… не важно каких, тех которые верили как его сродники в Небо, аль тех которые величали Зиждителей по-иному, не имело смысла.
Эти бескрайние скальные хребты, горные сопки и утесистые вершины были подчинены другому временному движению. И юноша осознал сие только сейчас, верно тогда, когда оглядевшись, узрел токмо крутые гряды.
Острая смурь придавила своей плотной хваткой горло Яробору Живко и вызвала не только хриплый кашель, но и всхлипы рыдания… Разочарованность и какая-то неприкаянность ощущалась внутри, словно и сама жизнь, и он как человек, как душа не имел значения. Тихим скрипом подпел мальчику Крушец, каковой был более не в силах сносить тоску по Першему, по сродникам, от которых ноне оказался так далеко, и нежданно стал ощущать болезненную брошенность, отчужденность меж собой и теми кого любил.
Горячие слезы, выскочив из очей мальчика, стекли по объятым болезненным жаром щекам, и смочили, и дотоль влажную ткань синего кафтана. Зубы тягостно стукнулись друг от дружку, а после и тело пошло легким ознобом. И уже не помогал рыже-смаглый огонь, подсигивающий на ветвях ерника и ивы. Не выручала опускающаяся, и как-то враз сменившая голубизну небосвода ночь, придавшая ей темные полутона. Не поддерживали заблестевшие, почасту перемигивающиеся меж собой, звездные светила, вырисовывающие своим расположением созвездия.
Яробор Живко вскинул голову и всмотрелся в ночной купол неба… в то, что любил, определенно, больше всего на Белом свете.
Рассеянное скопление звезд весьма заметное, величаемое по-разному: Стожары, Утиное гнездо, Кучки, Бабы, посмотрело на юношу своими семью сестрами. Это созвездие было у лесиков надежным ориентиром во времени, так называемыми звездными часами. Стожарь шест, каковой втыкали в землю, удерживал подле себя настоженное сено. Посему и данное созвездие, являлось стержнем времени и накоплением, наметыванием подле него знаний. Опора, стержень, дорога, истинный путь, были символом меры, дарующей осознанность того, что ты представляешь обобщенно для своего рода, семьи, общины. Считалось, что после смерти души людей возносятся именно к Стожару, где звезды стоящие в хороводе, словно сито просеивали их сквозь свой коловорот, отделяя добрые от злых… И лишь отобранные, чистые из них отправлялись к Лугам Дедов.
Яробор Живко внезапно гулко засмеялся, потому что заведенный собственным безумием… одержимый бесами он потерял не только возможность жить подле своих сродников, но и иметь возможность отправится туда… в Луга Дедов… к батюшке и матушке, смерть которых до сих пор не пережил. Громкий смех смешался с глухими рыданиями и рвущимся, будто из недр груди, надрывистым кашлем. Юноша тягостно сотрясся всем телом, сомкнул очи и прерывисто соскользнув с камня, на который допрежь опирался, повалился на покрытую мелкими, каменными отломышками, зернятками бурую почву, в доли секунд провалившись в плотный, черный туман… Еще мгновение и в том тумане, где точно гасилась работа мозга, яркой волной накатило воспоминание, посланное Крушецом, как надежда… поддержка… уже неизвестно для кого… для слабеющей плоти… или все же для божества.
Достаточно большое помещение с округлыми стенами и сводом, имело полусферическую форму, и ровный пол. В комнате и стены, и свод, и пол были белыми… не просто белыми, а с глянцевитым отблеском, каким-то насыщенно ярким. С одной стороны помещения поместились четыре мощных кресла, стоящие диагонально друг другу, в одном из которых сидел Яробор Живко. В том же, что поместился несколько наискосок сидел Он! Юноша сразу понял, что это Перший, хотя Бог и был не намного выше его. Но одного взгляда мальчику стало довольно, чтобы узнать Бога, и ощутить его небывалую мощь. Вельми осунувшимся, схожим с каплей, казалось лицо Першего с черной кожей слегка подсвеченной изнутри золотым сиянием… В белом долгополом одеянии, он ласково смотрел на Яробора Живко и своим бас-баритоном по теплому молвил:
— Не нужно только так тревожиться, моя бесценная Еси. Вмале мы прибудем и всякая боль, тошнота, головокружение тебя покинут… Потерпи совсем немного.
— Ты Перший хотел поведать мне про беса… Что это такое? — прозвучал нежный девичий голос, явно исторгнутый губами юноши.
— Бес это создание, — словно нехотя отозвался Бог и его полные губы малозаметно живописали улыбку, а само лицо стало таким близким, кажется нависшим над мальчиком, заглянувшим в его очи, беспокойно огладившим. — Создание оное придумано и сотворено мной лишь для одной цели присматривать за интересующим меня объектом и передавать о его состояние, самочувствие и мыслях информацию на Богов. И как всегда люди ошибаются, приписывая эти творения к духам и награждая их отрицательными качествами, такими как сбивать человека с прямой дороги, совращать души к Кривде. Ибо бесы не относятся к духам и вообще являются иными в физическом понимании созданиями…
Сухие, обветренные губы Яробора Живко сами собой шевельнулись, точно жаждая удержать тем движением воспоминание-сон, а Крушец толи громко, толи вспять тихо проронил:
— Почему? Почему меня не слышите? Сызнова… Ты, Родитель, сызнова меня обманываешь… Что ноне я сделал не так? Что не так сделал мой Отец? Не могу… не могу без него.
И тотчас тугой болью отозвался мозг юноши, заколыхались, вздрагивая, руки, а грудь пробила яркая вспышка света, осенив каменья и утаенное в них.
— Что там? — раздался чей-то грудной и насыщенный голос, точно над самим ухом Яробора Живко.
— Мальчишка, — единожды прозвучал низкий, охрипший голос. — Еще живая, верна лихорадя его.
— Как он сюда попал? — сызнова вопросил первый… аль может второй.
— А шиша его знаеть…
Шиша… шиша его знаеть…
Шиши так порой величали лесики домового беса, нечистую силу, живущую подле изб людей, и почасту озорничающих супротив самих хозяев и добрых духов. Не зря, по-видимому, и крутят шиши перед неприятными, скверными людьми.
Яробор Живко отворил очи и первое, что увидел шатерчатый свод. Звонко кряхтел подле костер, и отходящий выспрь густой, серо-серебристый дым, поднимаясь, выскальзывал сквозь широкую дыру в том своде. Тепло окутывало тело юноши, жар пламени, направляя в его сторону лепестковые лохмотки, ласкал своей жизненной силой кожу лица, согревал всю плоть, наглухо укрытую сверху плотным одеялом.