Средний пол
Шрифт:
Я ни в чем не винил доктора Люса. Ведь я во многом солгал ему, и его решение было основано на ложных данных. Но и он отвечал ложью.
Я взял лист бумаги и сел писать записку родителям.
«Дорогие мама и папа,
я знаю, что вы хотите сделать как лучше, но думаю, никто не знает, что лучше. Я люблю вас и не хочу, чтобы вы мучились, поэтому я ухожу. Конечно, вы скажете, что со мной у вас не будет никаких хлопот, но я знаю, что будут. А если вы захотите узнать, почему я это сделал (!), спросите у доктора Люса, который солгал вам. Я не девочка! Я — мальчик. Я узнал об этом только сегодня. Поэтому я
Папа, прости, что я взял твои деньги, но когда-нибудь я их верну с процентами.
Пожалуйста, не волнуйтесь обо мне. Все будет хорошо».
Вопреки содержанию я подписался «Калли». Так они потеряли дочь.
ЕЗЖАЙ НА ЗАПАД, ПАРЕНЬ
И вот в Берлине Стефанидис снова живет среди турок. Здесь, в Шёнеберге, я чувствую себя вполне уютно. Турецкие магазинчики вдоль Хауптштрасе напоминают мне те, в которые меня в детстве водил отец. Продается в них то же самое — вяленый инжир, халва и долма. И лица те же — морщинистые, костистые, с темными глазами. Несмотря на семейную предысторию, мне нравятся турки. Я бы хотел работать в посольстве в Стамбуле и уже обратился с просьбой о переводе туда. Тогда круг замкнется.
Но пока я занимаюсь своим делом. Я наблюдаю за пекарем в соседнем ресторанчике, за тем, как он печет хлеб в каменной печи, которыми пользовались в Смирне. Он орудует лопаткой с длинной ручкой, которой переворачивает и достает готовые буханки. С неослабевающим вниманием он работает по четырнадцать-шестнадцать часов в день, оставляя на мучной пыли, которая покрывает пол, следы своих сандалий. Он — истинный мастер своего дела. И вот американец Стефанидис, потомок греков, сидит на Хауптштрасе и восхищается этим турецким иммигрантом в Германии в 2001 году. Все мы неоднозначны. Не только я.
Колокольчик на дверях парикмахерской автобусной станции в Скрантоне весело звякнул, и ее хозяин Эд опустил газету, чтобы поприветствовать следующего посетителя.
Взглянув на меня, он помедлил и спросил:
— В чем дело? Ты проиграл пари?
В дверях стоял высокий жилистый подросток, на лице которого было написано, что он вот-вот готов броситься наутек. На плечи спадали длинные как у хиппи волосы, хоть он и был облачен в темный костюм. Пиджак выглядел мешковатым, а брюки не доходили до тупоносых ботинок. Даже издалека Эд ощущал затхлый запах комиссионки. Однако в руках малец держал большой серый деловой чемодан.
— Просто хочу сменить стиль, — ответил мальчик.
— Я тоже, — откликнулся парикмахер.
Он пригласил меня сесть. Я, только что ставший Каллом Стефанидисом, повесил пиджак на вешалку, поставил под нее чемодан и двинулся к указанному месту, стараясь идти мальчишеской походкой. Мне приходилось овладевать простейшими моторными навыками, как больному после инсульта. И походка требовала наименьших усилий. Я давно уже пережил то время, когда девочки в школе «Бейкер и Инглис» упражнялись, нося учебники на голове. Неуклюжесть походки, описанная доктором Люсом, позволяла мне претендовать на принадлежность к неуклюжему полу. У меня было мужское телосложение с его более высоким расположением центра тяжести, которое обеспечивало стремительность движений. Однако с коленями были проблемы. Я постоянно старался сводить их вместе, вследствие чего покачивал бедрами. Сейчас все мои
Я сел в кресло, радуясь передышке. Эд, не переставая качать головой и прикидывать длину моих волос, повязал мне на шею простыню и набросил на меня передник.
— Никогда не мог понять, почему вам так нравятся длинные волосы. Вы меня чуть не разорили. Знаешь, сколько людей из-за вас ушло на пенсию? Ко мне обычно приходят ребята, у которых уже вообще нет волос, — он хихикнул. — Ну что ж, а теперь, значит, мода сменилась. Хорошо, может, и мне теперь удастся заработать на жизнь. Хотя вряд ли. Теперь все стремятся к нивелировке полов. Всем требуются шампуни. — И он с подозрительным видом склонился ко мне. — Тебе тоже нужно вымыть голову шампунем?
— Нет, мне только стрижку.
— Что ты хочешь? — удовлетворенно кивнул он.
— Покороче.
— Совсем коротко? — переспросил он.
— Коротко, но не слишком, — ответил я.
— Коротко, но не слишком, отличная мысль. Посмотрим, что на это скажет другая половина.
Я замер, полагая, что он что-то имеет в виду. Но это была просто шутка.
У самого Эда была очень аккуратная стрижка: все имевшиеся на его голове волосы были тщательно зачесаны назад, обнажая злобное и сварливое лицо. Пока он поднимал кресло и натачивал бритву, я рассматривал его темные волосатые ноздри.
— И папа тебе позволяет так ходить?
— Пока позволял.
— Ну значит, твой старик, наконец, взялся за тебя. И знаешь, тебе не придется жалеть об этом. Бабам не нравятся парни, которые похожи на девок. И не верь, когда они говорят, что им нравятся женственные мужчины. Чушь собачья!
Его ругань, бритва и помазок стали моим посвящением в мир мужчин. По телевизору шел футбольный матч. На стене висел календарь с изображением бутылки водки и девушки в отороченном мехом бикини. Я поставил ноги на металлическую подножку кресла, и он вращал меня туда и сюда перед вспыхивавшими зеркалами.
— Паленый палтус! Tы когда стригся в последний раз?
— Когда луноход запустили на Луну.
— Да… похоже.
Он развернул меня к зеркалу, и в стекле с амальгамой в последний раз мелькнула Каллиопа. Она еще не исчезла, и ее плененный дух еще проглядывал.
Эд принялся расчесывать мои длинные волосы, поднимая их вверх и делая резкие проверочные щелчки ножницами, еще не касаясь их лезвиями. Он только прикидывал, что предстоит сделать. И это давало мне возможность подумать. Что я делаю? Прав ли доктор Люс? А что, если я и вправду та самая девочка в зеркале? С чего я взял, что мне так легко удастся переметнуться на другую сторону? И что мне вообще было известно о мужчинах, если они мне даже не нравились?
— Это все равно что срубить дерево, — заметил Эд. — Сначала надо подняться наверх и обрубить ветви, а уж потом браться за ствол.
Я закрыл глаза. Я больше не мог смотреть в глаза Каллиопы. Я вцепился в подлокотники и стал ждать, когда парикмахер закончит свое дело. Но не прошло и мгновения, как ножницы звякнули о полку и раздался шум включенной машинки, которая как пчела принялась кружить над моей головой. Эд снова приподнял мне волосы расческой, и машинка нырнула в мою шевелюру.
— Ну вот, — удовлетворенно промолвил он.