Срочно требуются седые человеческие волосы
Шрифт:
– Дурацкий замок, все время убегает от ключа, - говорит его жена Мария Васильевна и улыбается рассеянной улыбкой. Ей под сорок, но она еще довольно привлекательна. И вдруг глаза ее недобро сузились, и, наступая на мужа, невольно попятившегося, она сказала почти грозно: - Ну, так где я была?
– Что это значит?..
– смешался Гущин.
– Твой обычный вопрос... А мне надоело придумывать. Понимаешь, надоело!
– Что ты делаешь с нашей жизнью?..
Мария Васильевна не ответила и прошла мимо мужа...
...Они брели
– А почему вы стали катапультистом?
– спросила Наташа.
– Почему человек становится тем или иным?..
– Вы не обижайтесь, Сергей Иванович, мне правда непонятно, как додумывается человек до такой вот редкой и необычной специальности. В юности все мечтают осчастливить человечество. Видимо, и вы думали осчастливить близких катапультированием?
– Конечно!
– засмеялся Гущин.
– Катапультирование неразрывно связано с космическими полетами, а кто в двадцатом веке не мечтает о космосе? К тому же на войне я был летчиком.
– Понятно! Космос - это да! Хотя, честно говоря, меня больше интересует наша бедная земля.
– Наташа засмеялась.
– Отчего такое, люди никак не могут создать не то что счастья, хотя бы порядка на земле, а уже рвутся наделить своим неустройством другие планеты?
– Быть может, по этому самому...
– задумчиво сказал Гущин.
– Человек не властен над временем, отсюда страх смерти, но он может в известных пределах подчинять пространство. Расширяя постижимое пространство, он словно отодвигает смерть.
– Ну, это слишком сложно для меня. И потом я еще не начала бояться смерти.
– Я тоже не боюсь, - как-то очень серьезно сказал Гущин.
– Наверное, потому, что я плохо живу. Я устал...
– Ну чего ты так мучаешься?
– говорит Гущину жена - Почти все так живут.
– Я в это не верю, - отвечает Гущин.
– Ты просто слеп к окружающему. Уткнулся в свою работу и картинки, не видишь реальной жизни.
– Я не был слеп к тебе.
– И ко мне ты был слеп. Нельзя без конца играть в доверие и прощание. Надо уметь когда-то стукнуть кулаком.
– Видимо, мне это не дано.
– Тем хуже.
– Неужели у тебя все-все прошло? Ты же любила меня когда-то...
– Мне нет сорока, а мой супружеский стаж перевалил за двадцать лет. Ты не находишь, что это слишком много? Ветераны уходят на покой.
– Ты называешь свою жизнь покоем?
– У каждого свои представления на этот счет... мы могли бы дружить, если бы ты не давил на меня.
– Я на тебя давлю?
– Да! Своим молчанием и тем, что не спишь и ждешь меня, и всем своим проклятым благородством!
– Она вдруг заплакала.
– Не плачь, прошу тебя!.. Я не могу, когда ты плачешь!..
...Они прошли Кировский мост, перед ними был памятник Суворову, дальше - перспектива Марсова поля.
– Наверное, мне надо быть
– Нет, - очнувшись от своих дум, сказал Гущин.
– Вы ошибаетесь.
– Это не Деламот, а Кваренги.
– Я коренная ленинградка, - обидчиво сказала Наташа.
– Неужели я не знаю? Это ранняя работа Вален-Деламота.
– Зачем вы спорите? На доме есть мемориальная доска со стороны площади. Там ясно сказано, что дом построен Кваренги. Это одна из первых его работ в Петербурге. Хотите сами убедиться?
Но едва они ступили на мостовую, раздался пронзительный свисток милиционера.
– Вы даже не знаете, где можно перейти .улицу, - злорадно сказала Наташа, - а туда же, спорите!..
– Да, нам придется сделать крюк, - согласился Гущин.
– Но это не меняет дела. Хотите, я назову вам все известные постройки Кваренги и Деламота, сохранившиеся, сгоревшие, снесенные, уничтоженные временем или перестроенные до неузнаваемости? Лучше начать с Деламота, он меньше строил: Академия художеств совместно с Кокориновым, Малый Эрмитаж, дворец графа Чернышева, позднее перестроенный, Гостиный двор, "Новая Голландия"...
– Можно не переходить улицу, - поспешно сказала Наташа.
– Ничего не понимаю. Эти познания распространяются и на других зодчих или у вас узкая специальность: Кваренги - Деламот?
– На всех, кто строил Петербург, - с наивной гордостью сказал Гущин, будь то Квасов или Руска, Растрелли или Росси, Фельтен или Соколов, Старов или Стасов, но Кваренги мой любимый зодчий.
– Почему? Разве он лучше Воронихина или Росси?
– Я же не говорю, что он лучше. Просто я его больше люблю.
– Так кто же вы такой? Катаггультист, архитектор, искусствовед, гид или автор путеводителя по Ленинграду?
– Катапультист, - улыбнулся Гущин.
– Вы можете проверить на студии.
– А при чем тут Кваренги и все прочее? Ведь вы даже не ленинградец?
– Порой человеку нужно убежище, где бы его оставили в покое. Люди даже придумали паршивое слово для обозначения этого спасительного бегства души: хобби. Старый Петербург - мое хобби. Тьфу, скажешь - и будто струп на языке.
– Слово противное, но как вы пришли к этому?
– Вас все время интересуют истоки...
– Наверное, потому, что я сама чего-то ищу, - живо перебила Наташа.
– У вас же есть профессия.
– Да, и я ее люблю, только любит ли она меня?.. Но вы не ответили на мой вопрос.
– Я сам не знаю. Началось с путеводителей, потом я стал доставать у букинистов редкие издания. Город я хорошо знал, воевал на Ленинградском фронте... Главное же, у меня много свободных вечеров, их прекрасно заполнять Захаровым, Кваренги, Чевакинским, Росси. Начинаешь верить, что человека нельзя унизить, пока он причастен "мировому духу".