СССР
Шрифт:
– Ну, помогли тогда, – объяснил Маклаков, не пытаясь освободиться.
– А, ну это всегда рад. Обращайся.
Клим отпустил руку, отступил, снял и повесил рубашку – и тут сообразил:
– Слушай, ты же на втором работаешь, ну, авто?
Маклаков, углубившийся было в процедуру вдевания, настороженно подтвердил.
– Слушай, я там с одним познакомился – Витей зовут, Нагатин, что ли. Знаешь такого?
Маклаков подтвердил и это.
– Хороший вроде парень, хоть с виду БТР типа меня, да? Короче, у него в семье непонятки серьезные, чего он уехал-то. У них там сокращения пошли, он два раза работу терял, жена орет: тряпка! Семью прокормить не можешь! Дочка страдает. Ну, он как узнал, что здесь люди нужны, вписался, отбор прошел – все нормально. А теперь слухи дошли – жена там, типа, на развод подает: муж бросил ее и ребенка без средств к существованию, прикинь? Пацан на измене вообще, руки трясутся.
Маклаков внимательно слушал. Молча. Это мешало. Если бы уточнял, спрашивал или возмущался, было бы легче войти в тему. А так придется самому.
– И смотри, что получается: возвращаться ему нельзя, – получится, что в натуре никто, лох, обломался и приполз как собака битая. Плюс заработать ничего не успел. Ну, я молчу, что ему тут реально нравится, он вообще светится весь, когда про Союз говорит. Мы, говорит, новый мир построим. Ладно. А что с семьей делать?
Маклаков молчал. Тогда и крутить не будем.
– Короче, я подумал: Вите нужен какой-то карьерный успех. Хоть по минимуму, понимаешь? Чисто демонстрация силы. А?
Маклаков опустил лицо. Клим заторопился:
– Я что имею в виду? Что-то несущественное: звеньевой, член совета, хлеборезка какая-нибудь, короче. То есть не обязательно даже денег добавлять...
– За членство в совете денег не дают, – глухо сказал наконец Маклаков.
– А я что говорю? Денег и не нужно сильно, главное, чтобы эта сучка поняла, что ее мужа уважают, продвигают, квартиру дадут для нее вне очереди...
– Не бывает вне очереди, – так же глухо поправил Маклаков.
– Ну да, но она-то этого не знает, – сказал Клим, начиная свирепеть.
Маклаков обулся, встал и надел рубашку.
– Ну что, поможешь хорошему человеку семью сохранить? – спросил Клим.
– Как? – буркнул Маклаков, застегиваясь.
– Очень просто. У вас там совет выбирают – поддержи его кандидатуру.
– Я подумаю.
– Хули думать, голосование через три дня. Прямо скажи, закладываться на тебя или нет?
– Нет, – сказал Маклаков, подхватил пакет и пошел к выходу – недозастегнутый.
– Обоснуй, – потребовал Клим.
Маклаков отпустил приоткрытую было дверь, стал вполоборота и довольно внятно объяснил, глядя в угол:
– От одной бригады выдвигается один человек, максимум два. От нашей два уже есть. Потом, Нагатин, может, хороший пацан, но работник обычный, а как организатор вообще никто.
– А выдвинули, я понял, тебя.
– В том числе.
– И ты теперь жопой на это выдвижение сел и никого вперед себя не пустишь.
– Не в этом дело, – сказал Маклаков, подняв наконец голову.
– Не в этом. Спасибо говорил, благодарный такой весь. И чего стоит благодарность твоя?
– Ничего не стоит. Я благодарностями не торгую.
– Лучше бы тебе Парш нос откусил. Зря я за тебя вписывался, по ходу. Я думал, ты пацан, а ты как баба: напиздел и слился.
– Да мне пофиг, что ты думал, – сказал Маклаков и открыл дверь.
– Малой, ты попутал... Куда? Сюда иди. Сюда иди, я сказал! – рявкнул Клим, в два прыжка подскочил к Маклакову, успевшему все-таки шагнуть в общий предбанник, несильно пнул в сгиб ноги, чтобы присел и потерял равновесие, развернул, плотно взял за шею и усадил голову пониже, на уровень пояса, коленей, чтобы согнулся, семенил и вообще прочувствовал.
Можно было ронять ударом в затылок – позиция «звезда», специально для советских, руки-ноги врастопырку и нос всмятку, запоминается навсегда. Но и полусогнутый вариант хорошо давил попытки сопротивляться: нагнутому было совсем неудобно идти в отмах, к тому же спиралось дыхание, а унижение росло тем быстрее, чем больше – и неуклюжее – дятел пытался сопротивляться. Что дятел совершенно отмороженный, Клим уже понял, но тарелок с кашей и ножей поблизости вроде не было, в предбаннике вообще не было никого и ничего, дежурная ушла вместе с простынями. Так что не будем бояться, а будем воспитывать.
– Сына, – назидательно сказал Клим, сопровождая каждое слово хлопком по щеке лошка, несильным, но обидным, – слушай, когда старшие говорят. Слушайся, когда...
Маклаков дернулся с размахом и разлаженным вылетом рук чудом освободился, но воспользоваться волей не сумел, потому что улетел спиной в другую дверь. Она легко распахнулась и позволила лошку впасть в женское отделение. Там ойкнули. Клим шагнул следом – там ойкнули еше раз, но без особой нужды – у дальних шкафчиков стояли всего две телки, может, и раздетые, но успевшие прикрыться простынями. Обе, кстати, были ничего. Но разглядывать их стати или возмущаться тем, что у девок шкафчики, а мы по крючкам вешаемся, было некогда: дятел судорожно возился на полу, собираясь не то подняться, не то схватить за ножки скамейку и всех тут посносить. Ну-ну.
– Ты чего творишь? – спросила брюнетка. – Пшел вон отсюда.
– Рот щас закрой, овца, – посоветовал Клим, снова зафиксировал дятлу шею, помогая встать пошустрее.
– Вон пошел, сказали! – гаркнула уже шатенка, которая повыше.
Одернуть баб Клим не успел, потому что ему пережали шею и рабочую руку, ловко перекрутили и отшвырнули к двери, где тоже были шкафчики. По ним Клим прогремел спиной и задом, застряв в одном из узких отсеков.
Усадивший его герой помогал Маклакову подняться и отсесть в сторонку. Герой был жилистым молодчажкой с пылу-жару полка – короткие волосы сосульками, кожа красная, парит, из всей одежды – сырая простынь вокруг
– Ты чего творишь? – повторил герой брюнеткины слова, семейное у них это, поди. Конец семье.
Клим, ссаживая локти, выдрался из шкафчика и подтянул штаны, разглядывая героя. Тот не умолкал:
– Это женское отделение, не заметил? Выйди и жди на улице, сейчас объясню все.
– Ты мне ребра сломал, – пожаловался Клим, выдвигаясь на середину раздевалки.
Парень, усмехнувшись, отправился ему навстречу, всерьез, похоже, намереваясь пожурить и выдворить:
– Так, а ты что хотел? Это ж Союз, тут гопы...