СССР
Шрифт:
Клим показал, что хочет обнять в знак примирения, парень, естественно, отшатнулся, тут же получил тычок в печень и попал шеей в железный захват, скрючивший его, как Маклакова две минуты назад.
– Ты кто, красавец? Скажи напоследок...
Парень качнулся, простынь свалилась на пол. Клим обрадовался:
– О, рачком любишь!
Пригляделся и воскликнул:
– Еврей, что ли?! Вот ни х...
Шея парня рывком выскочила из захвата, как скользкая гиря, Клим дернулся следом, и тут же в голове сработал железнодорожный светофор, белое-красное. Потому что парень циркулем вертанулся на одной ноге, неизвестно, как не чиркнув
Тут Клим все-таки вырубился.
Холодно, в уши течет, дышать!
Клим сипло всосал в себя весь воздух, закашлялся – башка треснула – и открыл глаза.
Маклаков отставил ведро в сторону и без особого сочувствия дождался, пока Клим, кривясь и шепча, прокашляется. Видать, смог все-таки вытащить: Клим сидел на лавке под соснами у входа в баню, из которой как раз выходил герой-каратист, уже одетый, и хорошо одетый. Клим бережно нащупал на голове относительно целый фрагмент, уперся в него ладонью.
– Хорош, – одобрил парень. – Как его, говоришь?
– Влад, с шахты. Фамилию не знаю, – отрапортовал Маклаков. – У него кореш со мной работает, такой же,
– Ага. Ладно, Бравин сейчас подбежит, расскажешь. Завтра этих орлов вернем исторической родине. Что ж ты, друг, здесь устроил, а?
– Извините, – пробормотал Клим.
– Извините. Чуть таких дел не натворил. Ладно, не дергайся, мы тут без милиций и судов, просто домой поедешь. Дим, я с твоего разрешения побегу, ладно?
Маклаков не успел ответить. Клим все-таки договорил:
– Извините, а вы кто все-таки?
– Камалов моя фамилия.
– Жопа, – сказал Клим без выражения, отправив левую руку в помощь правой.
Маклаков хихикнул, а Камалов серьезно ответил:
– Нет, меня по-другому зовут. Короче, Игорек сейчас...
– Товарищ Камалов, – с усилием перебил его Клим, осторожно поднимаясь. – Товарищ Камалов, можно вас на минуточку?
– Слушаю.
– А можно, отойдем?
Он, не дожидаясь ответа, побрел за угол бани, за кусты свежей посадки, и на ходу говорил:
– Товарищ Камалов, я очень прошу... Секундочку буквально... Я очень виноват, сейчас...
Камалов шел за ним, чистенький и с улыбкой. Это утверждало Клима в мысли, что он все придумал правильно и сейчас сделает на раз. Краем глаза Клим видел, что с левой стороны улицы к ним спешит тот гвоздик – Бравин, точно, – а с противоположной стоит Ноготь и делает всякие знаки руками и лицом, потому что знает Клима давно. Но отыгрывать назад было поздно, возвращаться без результата невозможно, а милиции-судов у них, как только что было справедливо отмечено, нет.
– Клим – не выдержав, громко шипанул Ноготь, когда они уже зашли за кусты.
Внимательный Камалов услышал сквозь бормотание Клима и сказал:
– Все, вспомнил. Климов, из Томска, так?
«Молодец, там скажешь, кто тебя привел», – подумал Клим, а вслух жалобно сказал:
– Товарищ Камалов, я честно прошу прощения, сорвался – у меня жена
И, стараясь не прерываться, ударил.
Радостно подумал – попал! – но тут же понял, что нет. Сука-каратист успел вмяться задом в кусты, а руку Клима отшибить в сторону, ловко сместился еще на пару шагов, ближе к улице и так, чтобы закат бил Климу в лицо, и сказал:
– Ну ты даешь, драчила.
Машинально мазнул рукой по боку, нащупал порез, быстро взглянул вниз и, меняясь лицом, всмотрелся в руку Клима.
А вот и расплата за усилие. Дурнота затопила горло, Клим понял, что времени нет, и уже молча сделал хитрый выпад снизу, в пах, вбиваешь и вверх, пороть до грудины, как рыбу, рука ткнулась в твердое, теперь точно попал, нет, силуэт на слепящем небе дернулся из стороны в сторону.
В голове распахнулось еще одно небо.
И погасло.
4
Тот, верный своему мятежному союзу,
На сцену возведя зевающую музу,
Бессмертных гениев сорвать с Парнаса мнит.
Рука содрогнулась, удар его скользит...
Татарские плясовые опасны для здоровья – это медицинский факт. То есть сперва, когда баян только начинает жарить на крейсерской, все незамысловато и весело: ногами раз-раз и руками двигать не забывать, а коли в темп попал, все само идет, умпа-умпа-умпа-рита-тайдада, хохочущую Эльку под руку, покрутился, отцепился, улетел, в Хуснутдинова не воткнулся, частушку-такмак проскандировал, ритмично протопал к Гульке, Рифовой жене, крутнулся с нею, отпускать аккуратнее, не гоготать, тай-дай-ри-та, рита-тита айтата, а щеки и за ушами уже сводит от идиотского смеха навзрыд, а остановить его не получается, ноги заплетаются, Элька пикирует, крутит против солнца и отстреливает в сторону стола, а дыхания уже нет, а на подходе очередной такмак, а баян все жарит, где она находит такие записи, я же сдохну, я последний раз бию плясал на свадьбе троюродной сестры под Сергачом, плясали в квартире и немножко в коридоре, с гоготом валились на пол и возвращались к столу, а здесь поляна, фиг сбежишь, а падать западло, умпа-умпа-тайдада, Элька, собака, пощади, Хуснутдиновы уже отвалились, не отпускает, извергиня, траву уже всю вытоптали, такмак! – ох, всё...
Элька, топоча и пританцовывая, убежала за второй сменой салатов. Двенадцатижильный все-таки народ тетеньки – полночи салаты резали, с утра на работу, плановая смена с авральным довеском, потом стол накрыли, мужей до смерти заплясали – о, Ленка Баранова в записях роется, сейчас русский ответ последует, копец тебе, Славка. А я, пыхтя и отлепляя рубашку от пылающего тулова, побрел к столу – по дуге, чтобы и за братский народ отдуваться не заставили.
Дорогу мне заступили.
Даша.
Ёлки, случилось что-то? Сейчас выяснится, что все мы здесь собрались здорово, но совершенно зря, потому что на каком-нибудь километре Колпашевской нитки вылетел костыль, или что там у высокоскоростных ниток бывает. И пойдет завершение строительства и монтажа первого и второго участков ниже копчика, без пусконаладочной оснастки-то.
– Галиакбар Амирович, научите меня танцевать, – сказала Даша.
Веки у меня, наверное, издали дробный лязг. Даша мелодично засмеялась и сказала:
– Вы здорово танцуете, я тоже так хочу. Научите?