СССР
Шрифт:
Кузнецов, нехорошо заулыбавшись, откинулся на спинку кресла.
– Опа. Это допрос, что ли? Если допрос – иди на хуй и вызывай повесткой.
Игорь терпеливо объяснил:
– Согласно закону об оперативно-розыскной деятельности, у меня нет права заниматься такой деятельностью и, соответственно, рассылать повестки.
– Молодец, зачет. Тогда просто иди на хуй.
– Как скажете, – сказал Игорь, встал и пошел к выходу.
Кузнецов сказал ему в спину:
– Все, блядь, умные, шояебу, все спецы, и Камалов спец, и Бравин спец, только отчего-то про забастовку спец Бравин, по ходу, не знает ни хера.
Игорь остановился,
– Видать, ему закон об оперативной деятельности запрещает знать, что его дружочек Дима Маклаков в шесть устраивает маевку, или как там ее назвать, короче, учредительный митинг. Про забастовку, еси чё. Между вторым и третьим, еси чё. Я своих послал, еси чё, а ты?
До пустыря между участками, который последний год сужался как мокрое пятно на солнцепеке, но все еще занимал пару гектаров, Игорь долетел за пятнадцать минут. Последние пять в зеркалах маячил форсированный «кипчак», но дистанцию не сокращал, потому Игорь решил пока не обращать на него внимания. Он проехал до конца более-менее заметной тропинки, потом сделал еще сотню метров по жесткому даже на вид ягелю и остановился на краю плоского участка – дальше сопка шла чуть вверх, потом чуть вниз, к Ваху. Там и топтались полсотни рабочих с Димой во главе. То есть Игорь, спасибо совести и личным допускам, мог движением пальца или одной фразой не только уточнить общее число заговорщиков, но и составить их пофамильный список, ранжированный по возрасту, союзному стажу или месячным затратам. Но этим все-таки пусть ребята из отдела займутся, если Игорь облажается. А наша задача – не облажаться, а решить или хотя бы купировать проблему.
Водитель форсированного «кипчака», остановившегося поодаль, понял, что обращать на него внимание Игорь не собирается, а собирается идти в народ. Дверца хлопнула, вышел, естественно, Кузнецов, окликнул Игоря, кликнул погромче, подбежал.
Бравин дождался, ему нетрудно.
– Игорян, ты извини, пожалуйста, ну увлекся я. Все говорят: Бравин – человек изо льда и стали, монстр вечной мерзлоты, его фиг выведешь. Варюшкин там, Камалов тоже. А я-то тебя подольше знаю, разного помню – дай, думаю... Ну и разозлился, если честно, в самом деле. Опять же хронический недоеб телесного низа и перееб головного мозга сказывается. Короче, завелся, увлекся, рвал рубаху и бил себя в грудь, говорил, будто все меня продали. Был неправ. А про тебя не врали, по ходу. Мне бы кто такое сказал, что я тебе, ну вот что угодно сказал бы, любую часть, честно говоря, на месте бы пришиб. На месте. Вот так вот. И ногами еще, наверное. Прости, а?
Игорь изучил жиденькую кисею на дне страшно синего неба и сказал:
– Прощать еще говно всякое. Живи. Только дальше, прошу очень, без таких испытаний. И про маевки всякие предупреждай пораньше.
– Да ладно ты, – мгновенно налившись уверенностью, сказал Кузнецов. – Несколько нормальных парней там есть, они бы все устаканили. Да я и сказал бы по-любому, да на сей раз, видишь, беседой увлекся да и узнал вот прямо перед тобой. А сейчас ты выйдешь, скажешь речь про зарплаты, про социальный минимум и сверкающую, как там, истинность советской власти, Маклакову в морду впишешь – и все, победитель, бери их теплыми.
– Не, Сереж, – серьезно возразил Бравин. – В морду тут нельзя. Маклаков, конечно, неправ, но он имеет право на неправоту.
– Чего так?
– Мы сами ему такое право дали. Сперва – когда вербовали и гарантировали совет да любовь. И теперь – когда дали повод усомниться в гарантированном минимуме. Задавить это можно, но тогда мы через полгода взрыв получим. Недовольные будут всегда и везде. Наша задача – делать так, чтобы общаться с ними большинству было не страшно, а западло. Иначе будет антисоветская власть и полный Горбачев.
– О, я ж говорю, заслуженный юрист, Вышинский. Обострение классовой борьбы, все правильно.
– Хотел бы я тебя иногда понимать.
– Вырастешь – поймешь. Для этого, правда, книжки читать надо.
– Я не в этом смысле.
– А если не в этом – так понять человека можно, лишь оказавшись на его месте. Возвращаясь к давешнему разговору: следует ли трактовать твои слова так, что ты хочешь оказаться на моем месте?
– Упаси Бог.
– Правильно. Упаси тебя Бог.
– Это угроза, что ли?
– По-моему, пожелание. Но ты у нас юрист, ты и трактуй.
– Трактовка такая: быстренько поворачиваемся вот в эту сторону и как бы случайно выбредаем на разночинцев, пока они Герцена какого-нибудь не разбудили.
– Его декабристы разбудили, деревня. Пошли.
И они пошли.
5
И приказал он высечь
Немедля весь совет.
– Стоп. С этого места подробней.
– Он сказал: задумай любую фразу...
– Нет, давай чуть назад, о чем вы до этого говорили. Хочется механизм понять.
– Мне тоже. Ну, в общем, вкратце, да?
– Уж пожалуйста, полной версии мне по ноздри хватило.
– Вкратце – я сказал, что мы ведь предупреждали, а вы допрыгались, так что по-хорошему больше не будет, будет по-плохому. Он сказал, что это нечестно, мы ведь зарабатываем как полагается, дайте хоть то, что заслужили...
– Ты обещал вкратце.
– Д-д-д... Прошу прощения. Ну, в общем, он опять начал, что мы толкаем их в объятия Западу и ему очень не хотелось бы обниматься, но пока он гарантирует сохранность эксклюзива, а если будет голодуха, то ничего гарантировать уже не сможет.
– Секундочку. Вот так прямо и сказал?
– Ну, «эксклюзив» он не говорил – они ж повернуты на чистоте речи, что тот адмирал, поэтому что-то типа особости или исключительности сказал, но в целом...
– Я не про термины. По существу – он пригрозил сдачей технологий?
– Скорее, намекнул, но да, очень прозрачно.
– Совсем нюх потерял. Мечта прокурора. И про деньги свои тоже всерьез говорил?
– Скажем так, заявления своих псов дезавуировать не стал. Если не совсем дословно, но близко к тексту, то примерно так: «– Ты банкрот. – Я не банкрот, у меня море ликвидных активов плюс товарный оборот как у Бельгии. Мне просто агрегат М-два прикрыли – так что дай быстро другой вариант, чтобы собственный не агрегировать».