Стадия серых карликов
Шрифт:
— Пожалуй, гражданки, протокол сегодня составлять поздно, — сказал он и, поскольку «девушки» не настаивали, закрепил свой успех тем соображением, что гражданина Около-Бричко волновать в таком состоянии рискованно, как бы с ним вообще беды не приключилось. Нужен врач да не простой, медсудэксперт — Василий Филимонович уже как бы говорил сам с собой, ворчал, мол, где взять в воскресенье вечером хорошего эксперта, который где-нибудь сейчас «при убийстве работает» и так далее и тому подобное.
«Девушки» вскоре откланялись. Для пущей их острастки Василий Филимонович на несколько минут задержался возле гражданина Около-Бричко и довольный тем, что воскресную статистику по участку никому не удалось испоганить, вскоре последовал их примеру.
«Сраженный
Иван Где-то был попросту ошарашен жанром представленного ему произведения, так как наивно полагал, что былины создавались народом в древней или средневековой Руси, передавались из уст в уста так называемыми сказителями. И хотя он за редакционным столом сидел не первый день, живого автора, казалось бы фольклорного жанра, видеть ему еще не приходилось. Предположение Ивана Где-то, что это, вероятнее всего, быль, а не былина, в природе жанра которой до сих пор героическое считалось вроде бы обязательным, Аэроплан Леонидович отверг сходу и бесповоротно.
«Девушки с одной деревни» вскоре снова рассорились вдрызг, Маша приходила просить прощения, но Аэроплан Леонидович из полутора тысяч страниц, посвященных житью-бытью с ней, написал около шестисот и поэтому замысел менять не стал. Однако из благодарности за остаток чувств к нему оставил ей комнату в коммуналке, а сам переселился в однокомнатную кооперативную квартиру, в коей и посвятил свою жизнь великим трудам.
Несколько слов об Ольге Черной Мамбе. Участковый товарищ Триконь в своих предчувствиях не ошибся: Аэроплан Леонидович с блеском оправдал их. Не проходило недели, чтобы на Ольгу не поступало жалобы, чтобы ее работой не интересовалась милиция, народный контроль, торговая инспекция, контрольно-ревизионные службы, соответствующие депутатские комиссии, редакции газет и журналов, радио и телевидения. За полгода ее понизили с заведующей секцией до младшего продавца. Когда же встал вопрос о переводе в подсобницы, а то и в уборщицы, она поехала к Аэроплану Леонидовичу с французским коньяком. Но он был непьющим, тогда она предложила себя, хотя из грозной Черной Мамбы превратилась к тому времени в саламандру. Он сделал вид, что не расслышал, тогда она просто опустилась на колени, умоляя о пощаде, и тут в нем проклюнулось сочувствие, возможно, его душа была очень близка к тому, чтобы испытать впервые в жизни чувство жалости.
— Право же, Ольга, встаньте. Право же, — подошел к бедной женщине, которая захлебывалась слезами. — Я давно простил вас. Право же, встаньте, пол грязный… Честное слово, я давно простил вас. Не верите? Тогда я напишу очерк о вас в «Советскую торговлю».
— Не надо! Только не надо писать никуда, — побледнела она и вскочила на ноги.
— Я напишу положительный материал, почему же не надо?
И он отослал такой материал в торговую газету. Оттуда вскоре пришел весьма жесткий ответ, дескать, он хотел ввести в заблуждение редакцию, «героиня» очерка призналась на собрании в коллективе, что она очень хорошо знает автора.
Содрогнулась ли его душа, когда он воочию увидел, что сделал с человеком? Нет, удивился, в который раз, насколько он проницателен и насколько могуч его творческий подход: Ольга на самом деле такая, какой он ее изобразил! Так что и в этом случае не надо было менять сюжет, не стоило переставлять смысловые акценты. А что же Ольга? Ходили слухи, что она окончательно спилась и, как свой человек, подрабатывает санитаркой в дамском вытрезвителе.
Читатель, наверно, догадался, что Степка, шофер,
Итак, практически весь остаток ночи Аэроплан Леонидович посвятил в целях предупреждения сглаза не очень-то приятным воспоминаниям. Кроме того, они ему были нужны не только для сведения счетов с прошлым, а главным образом для развития успеха вскачь, именно вскачь, с места в карьер, на новом виде поприща.
При этом, естественно, и мысли не было о добровольном сложении с себя многотрудных обязанностей рядового генералиссимуса пера, нет, кашу маслом не испортишь, задуманная нынче революция нуждается прежде всего в его писательских способностях, умении быстро написать Куда следует — множество революций на Земле начиналось на кончике пера!
Шел пятый час утра, небо, словно ничего и не произошло, стало светлеть, а вдохновенный Аэроплан Леонидович и не помышлял о сне. Это был тот самый благословенный час, когда самые отпетые из «сов» угомонились, а самые заядлые «жаворонки» уже встали и поставили чайники. Аэроплан Леонидович был и здесь уникален, не принадлежал ни к тем, ни к другим. Являл собой и то, и другое в органическом единстве, был «совожаворонком» или «жаворонкосовой», нечто вроде нового вида домашних пернатых — индоуток, полученных от скрещивания индеек и уток — плавает и крякает, как утка, надувается и дерется, как индюк.
По здравому рассуждению Аэроплан Леонидович пришел в этот час к выводу, что перво-наперво у него два наиважнейших дела: срочно требуется Степка и описание своего гениального изобретения и открытия.
Глава одиннадцатая
«Божечки!» — ужасался в мыслях товарищ Триконь, направляясь почти спортивной ходьбой в опорный пункт охраны общественного порядка, в «опору», если выражаться кратко и не по форме. В «опоре» у него имелось что-то вроде кабинета, где он принимал население и вел душещипательные беседы с нарушителями и нарушительницами, в основном с опытными представительницами древнейшей профессии и их юными последовательницами. Составлял протоколы и рапорты, а иногда вечерком, когда на вверенном ему участке стояла тишь да благодать, мог побаловаться и в шашки с кем-нибудь из постоянных народных дружинников.
Шел всего десятый чай утра, на тенистой стороне улицы только-только просохли листья деревьев от утренней росы, еще горчил во рту клейкий тополиный запах. Еще чувствовались остатки ночной прохлады и свежести, стало быть, те граждане-калаголики, у кого было или осталось, произвели опохмел. У кого ничего нет, те мучаются известным синдромом и созревают в решении прибыть к одиннадцати ноль-ноль к галантерейному магазину на бульваре, где есть, чтоб он выдохся, парфюмерный отдел. Хорошо, что хоть фирменная «Бытовая химия» на проспекте Мира сгорела, а то ведь спасу никакого… Вообще утро — время спокойное, хулиганствующий, преступный или калагольный элемент собирался лишь с мыслью, все еще ускользающей после вчерашнего, выгребал из карманов остатки наличности и вырабатывал лишь пока намерения насчет утреннего выпрямителя. А участковый товарищ Триконь, прямо скажем, с утра да пораньше, в неслыханную ситуацию попал и начальству своему замысловатый сюрприз приготовил. Короче говоря, отличился, и поэтому, мчась в свои апартаменты, пребывающие в соответствии с распорядком дня на замке, он восклицал один раз «Божечки!», а в другой раз «Боженьки! Опять не видать капитана!?..»