Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Да, он вел себя на пленуме этаким радушным хозяином, который не хотел обижать гостей. Однако за его улыбками и мирными речами стоял холодный расчет: усыпить бдительность и в нужное время нанести точный и расчетливый удар, от которого уже невозможно будет оправиться. И Сталин нанес этот удар. На сей раз по председателю ВЦСПС Томскому, и на VTII съезде профсоюзов был повторен уже принесший Сталину успех сценарий при избиении Московской партийной организации.
Едва начался съезд, как «представители с мест» стали обвинять Томского в бюрократизме и полной оторванности от «рабочих масс». Томский возмутился, но чего стоили все его объяснения, если хуливших его «представителей» поддержало Политбюро. Он снова повел себя не «по-большевистски» и подал в отставку, которая не была принята. Единственное, чего пока добился Сталин, так это введения в ВЦСПС Лазаря Кагановича, очень быстро превратившегося, по меткому выражению Бухарина, в «руководителя в руководстве».
Но даже сейчас, когда все так удачно для него складывалось, выступать с открытым забралом Сталин не спешил. Да, члены ЦК были за него, но кто мог знать, как они поведут себя под влиянием Рыкова, который считался лучшим экономистом Советского Союза. Сложившаяся в экономике страны ситуация напоминала собой двоевластие 1917 года. Поскольку в ней, по словам Бухарина, существовали две линии: закрепленная в решениях и резолюциях и та, что проводилась в жизнь на самом деле.
Правые прекрасно понимали Сталина, который соглашался с ними на бумаге, но в то же время проводил свой курс на форсированную индустриализацию. Но единственное, на что они оказались способны, так это на ту в высшей степени аллегорическую критику, которую вел в отношении Сталина Бухарин. Чувствуя, что проигрывает, тот пошел ва-банк.
На траурном заседании, посвященном пятилетию смерти Ленина, он выступил с докладом «Политическое завещание Ленина». И сделал его так, что мало кто не увидел огромной разницы между тем, что завещал Ленин, и той внешней и внутренней политикой, которую проводил Сталин. «Надо, — закончил он свою яркую речь словами Ленина, — проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно-быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и так далее...»
Конечно, Сталину все эти куда как прозрачные иносказания не понравились, но... против Ленина не пошел. Зато лишний раз убедился в том, что Бухарин становится все более опасным... Как это часто бывает, помощь пришла от того, от кого он ее не мог ожидать даже при всем желании. От Троцкого, который сразу же после выступления Бухарина на траурном заседании пустил в ход запись разговора Николая Ивановича с Каменевым. Однако Лев Давидович и на этот раз весьма опасался усиления отнюдь не Сталина, а Бухарина и поспешил покончить с ним именно таким образом.
Впрочем, есть и другая версия случившегося, согласно которой интриги Бухарина не стали секретом для гэпэушников, и в начале января 1929 года на стол Сталина лег их доклад о визитах Бухарина к Каменеву. В это же время Менжинский сообщил ему, что «бухаринцам» удалось наладить связь с Троцким. Сношения Бухарина с теми самыми троцкистами, которых он совсем еще недавно обвинял во всех смертных грехах, выглядели для него убийственными, и 30 января Политбюро и Президиум ЦКК потребовал от него объяснений. Бухарин назвал все происходящее «гнусной провокацией», но вместе с тем признал и факт встречи, и подлинность записанных Каменевым слов.
Назвав свою встречу с Каменевым ошибкой, Бухарин отмел от себя все обвинения в фракционности, а затем перешел в наступление, обвинив ЦК в «военно-феодальной эксплуатации крестьян». Что же касается Сталина, то ему Бухарин приписал разгром и дезорганизацию считавшихся правыми организаций. «Картина яркая, — говорил он, — в «Правде» — два политкома, в ВЦСПС — «двоецентрие», в Коминтерне — предварительная политическая дискредитация...»
Несмотря ни на что, Бухарин чувствовал себя все еще довольно уверенно, поскольку обвинить его, автора чуть ли не всех резолюций и последнего съезда партии, и ее пленумов, во фракционности было практически невозможно даже с помощью обнародованной Троцким листовки. Однако Бухарин не учел другого. Та грязь, которой он полил в своих беседах с Каменевым практически всех членов Политбюро, настроила их против него. И что бы он теперь ни говорил, все обиженные им были против него. А это дорогого стоило. И особенно эмоциональный Орджоникидзе долго с несказанной грустью и обидой повторял: «Как неприлично, как некрасиво лгать на товарищей!»
Для выхода из положения была создана специальная комиссия ЦКК. Бухарин тоже был включен в нее, однако на ее заседания его так ни разу и не пригласили. Уже очень скоро Бухарин узнал, что его встреча с Каменевым была признана «фракционными переговорами», что звучало довольно зловеще. И напрасно Николай Иванович доказывал, что Сталин, против которого он выступал, это не ЦК и Политбюро, чьи решения он не обсуждал. Его заявления так и остались гласом вопиющего в пустыне.
На этот раз за Бухарина вступились Рыков и Томский, которые не замедлили обрушиться на Сталина с новой критикой, чья политика «дани» вела к новым трудностям в заготовках хлеба. Но все было напрасно. ЦКК осудила поведение Бухарина за его «фракционный акт» и нарушение элементарной порядочности. Ну а заодно и признала, что товарищ Бухарин сползает на позиции Фрумкина и становится правым оппортунистом.
Тем не менее Сталин не спешил с публичным осуждением Бухарина и дал указание до поры до времени не разглашать выводы ЦКК. Что не мешало партийным и государственным лидерам вовсю критиковать Бухарина и его школу. Ударил по нему и такой «специалист» по экономическим вопросам, как Ворошилов. Чем вызвал неописуемый восторг Сталина. «Хороший, принципиальный доклад, — писал он верному оруженосцу. — Всем гуверам, Чемберленам и бухариным попало по заднице».
Бухарин оказался в сложном положении. Он прекрасно понимал, что сочувствующих у него было куда больше, нежели у Сталина и всего Политбюро, вместе взятых. По той простой причине, что он защищал тех самых крестьян, которые составляли основное население страны. Да и специалисты были на его стороне. А вот обратиться непосредственно к народу он побоялся, поскольку это означало в его глазах раскол в партии, на который он, упертый большевик, пойти не посмел.
Помимо всего прочего, и крестьяне, и «спецы» в глазах остального общества так и остались «мелкобуржуазной стихией», и апелляция к ним означала чуть ли не призыв к Гражданской войне. Оставаясь же заложником своих большевистских взглядов, Бухарин был обречен, поскольку о победе в уже почти полностью контролируемой Сталиным партии ему нельзя было даже и мечтать.
Первым не выдержал напряжения Рыков. После долгих раздумий он выбрал сталинский план развития экономики страны. Да и как не выбрать, если Сталин заявил: «Сейчас дело обстоит так, что два члена Политбюро систематически нарушают решения ЦК, упорно отказываясь остаться на тех постах, которые им предоставлены партией, а ЦК партии вместо того, чтобы наказать их, вот уже два месяца уговаривает их остаться на своих постах. А как поступал Ленин в таких случаях — припомните-ка. Разве не помните, что товарищ Ленин из-за одной маленькой ошибки со стороны Томского угнал его в Туркестан?!»
Что же касается Бухарина, который так пока и не смог смириться с главенствующим положением Сталина в партии, а значит, и в экономике, то он продолжал критиковать его по всякому поводу. Добился же он совершенно обратных результатов, и чем больше ругал Сталина, тем невозмутимее становился генсек и тем большему давлению подвергался сам Бухарин.
Но... долго вся эта возня продолжаться не могла, слишком серьезным было положение в стране, и мало кто из посвященных в партийную кухню сомневался в окончательном поражении Бухарина, что вовсе не означало легкой победы для самого Сталина. По той простой причине, что Бухарин и его сторонники не только поддерживали, но и являлись авторами практически всех партийных решений и в отличие от Троцкого не создавали оппозиционных групп. Да и сам Николай Иванович чуть ли не после каждого скандала с известной долей злорадства заявлял: «Новой оппозиции вы не получите!»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Поверив Николаю Ивановичу на слово, Сталин решил обезопасить себя на всякий случай от другой хорошо известной ему оппозиции — троцкистской. Благо, что обосновавшийся в Алма-Ате Лев Давидович не успокоился и вел оживленную переписку со многими своими сторонниками. Понятно, что легальная ее часть проходила через цензуру ГПУ. И, читая его творения, Сталин все больше убеждался: пора всему этому положить конец.
Предварительная работа уже велась, и еще в декабре 1928 года на квартиру Троцкого в сопровождении двух сотрудников ОГПУ явился эмиссар Сталина