Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
А вот с должности ответственного редактора «Правды» Бухарин был снят и выведен из состава ИККИ. Томский оставил пост председателя ВЦСПС и отправился руководить химической промышленностью, в которой ничего не понимал.
Хотел ли Сталин на самом деле видеть Бухарина в Политбюро? Думается, вряд ли. Просто он желал продлить удовольствие, видя, как на его глазах будет морально (а потом и физически) уничтожаться этот человек. Помимо всего прочего, Сталин опять играл «под Ленина» и как бы показывал, что всегда готов дать заблудшей овце примкнуть к ее партийному стаду. На многих это действовало. Сталин перед их глазами представал этаким умудренным опытом руководителем, пекущемся о здоровье партии и ее членов и чуждым какой бы то ни было мстительности. Но те, кто успел хорошо узнать его, не сомневались: Бухарин обречен...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
И Бухарин это почувствовал уже на состоявшейся вслед за пленумом XV партийной конференции, на которой его даже не стали слушать и приняли сталинский план первой пятилетки. Да, что там говорить, прав был Владимир
Маяковский, когда писал, как он любит «наших планов громадье». Планы были действительно грандиозными.
Капиталовложения на ближайшие пять лет составляли 64,6 миллиарда рублей. 78% вложений шли на производство средств производства. Промышленная продукция должна была вырасти на 180%, а производство средств производства — на 230%, производительность труда подняться на 110%, зарплата повыситься на 71%, а доходы крестьян — на 67%. Одним словом, от счастливой жизни, когда жить будет веселее и интереснее, страну отделяли какие-то четыре года.
Ни о каком качестве речь даже и не шла. Да и какое там могло быть еще качество при таких свершениях! А вот правым, которые в эти свершения не верили, опять досталось, и для еще большего укрепления единства партии была объявлена очередная чистка партийных рядов и кампания самокритики.
Сталин знал, что делал. Теперь он с ловкостью фокусника убирал и переставлял с постов неугодных ему людей. Что же касается Бухарина, то работу ему искали довольно долго. Сам он изъявил желание возглавить Научно-техническое управление ВСНХ. Оно и понятно! Таким образом Бухарин намеревался избежать неудобного для себя места. Вместе с тем он собирался уйти на время в тень и уже оттуда, из этой самой тени, продолжить борьбу со Сталиным. И именно НТУ давало ему эту возможность, поскольку там Бухарин мог бы собирать практически любую экономическую информацию.
Сталин был против, и тем не менее Бухарина «провели» на эту должность, что лишний раз заставило Сталина, намеревавшегося «задвинуть» Бухарина на Наркомпрос, задуматься. Судя по всему, партия так пока и не стала тем самым орденом меченосцев, о котором он мечтал, с его безоговорочной подчиненностью его магистру.
Однако эта победа Бухарина, по сути дела, ничего уже не значила. После его излияний Каменеву никто из обгаженных им членов Политбюро и ЦК не воспринимал Николая Ивановича всерьез. И лучше всех выразил его сущность Орджоникидзе. «Он будет делать все от него зависящее, — сказал Серго, — чтобы создать впечатление, что его обижают и угнетают, в то же время сам всех будет мазать г...ом».
Сам Сталин выразился еще резче и назвал Бухарина «прогнившим насквозь пораженцем и дохлым оппортунистом». А чтобы этому самому «дохлому оппортунисту» окончательно перекрыть кислород, в июле «Правде» было запрещено печатать его статьи. В августе началась самая настоящая травля Бухарина и его сторонников, и введенный Лениным нэп теперь ругали все, кому не лень. Никто не объявил об официальной отмене новой экономической политики, но в том же августе в СССР снова была введена карточная система, что означало конец рыночной экономики. Впрочем, с нею было покончено еще в июне, когда, вопреки всем обещаниям, крестьянам узаконили принудительную продажу хлебных излишков.
Осенью 1929 года заготовки зерна упали, и, не желая повторения кризиса 1925 года, Сталин в начале ноября выступил со статьей «Год великого перелома», в которой заявил, что партии уже удалось «достичь коренного перелома в развитии земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию».
Но... не все то золото, что блестит. Так было и с речами Сталина, в которых он выдавал желаемое за действительное. Поскольку никакого «коренного перелома» не было и в помине. А если он и имел место, то зачем тогда надо было тому же Сталину слать секретные директивы на места с требованием беспощадно судить тех должностных лиц, которые осмелятся продавать хлеб на сторону. И любому здравомыслящему человеку было понятно, что вся затея с коллективизацией была нужна только для того, чтобы на место неуправляемого рынка поставить послушную и рабскую систему контроля над каждым крестьянином.
Так создавалась система безнаказанного ограбления крестьян ради «форсированного развития индустрии». И возникает неизбежный вопрос, когда же Сталин был искренен: когда кричал «Правильно!» вещавшему о непозволительности давления на кулаков Молотову или когда подписывал свои грозные директивы? И как могла случиться с ним столь удивительная метаморфоза? А никакой метаморфозы и не было. Хотя объяснений тому — и объяснений разных — и по сей день предостаточно.
«Эти зигзаги сталинской политики, — считает автор очень интересной книги «Государство и революция» В. Шамбаров, — в различных работах оцениваются по-разному. Обычно каждый из авторов подгоняет объяснение под свой взгляд на фигуру Сталина — «объективная необходимость», «одна из ошибок», «обычное коварство».
Сам же Шамбаров объясняет столь резкий поворот Сталина междоусобицами в партии. «Сумел ли он убедить себя, что в 1925-м было рано начинать коллективизацию, а в 1928-м — в самый раз? — пишет он. — Или откровенно лицемерил, намереваясь действовать по планам Зиновьева и Каменева, но когда уберет с пути Зиновьева и Каменева. Во всяком случае, в начале 1930-х, анализируя победы, одержанные партией над оппозиционерами, он сравнивал: какой, дескать, уклон был опаснее, «левый» или «правый»? И давал ответ — «правый». Бухаринский, ориентированный на более мягкую линию в отношении крестьянства».
Но и тут, как видим, только одни вопросы. Единственное, что Шамбаров считает невозможным, так это объяснение очередного зигзага в политике Сталина его стремлением к самодержавности. Поскольку советское государство Сталин тогда рассматривал как нечто «принципиально новое, не связанное с прошлым». Впрочем, Бог с ней, с самодержавностью, и скорее все дело было в самом ходе российской истории, которую на данный момент в стране определяли большевики. И вся беда была даже не в том, что они определяли ее. Трагедия страны заключалась в другом: за прошедшие годы партийные лидеры во главе со Сталиным так и не сумели понять эволюционные тенденции в развитии аграрной России. И судьба крестьянства, а вместе с ней и всей огромной страны, по большому счету, была предрешена еще в 1925 году, когда партия повернулась спиной.
В 1927 году ситуация повторилась, и на этот раз Сталин не стал тянуть. Для него все было уже окончательно ясно. Деревня оказалась той самой крепостью, которую надо было брать знаниями и терпением.
Ни знаниями, ни терпением Сталин уже не обладал. И если бы он даже попытался продолжать создавать цивилизованный строй кооператоров, ничего у него, надо полагать, не получилось бы. По той простой причине, что уже сами обстоятельства были против него. Значительная часть партии, и особенно сельские коммунисты, были против нэпа и мечтали о том дне, когда на нем будет поставлен крест. Против продолжения новой экономической политики было и большинство рабочих, которые все больше разочаровывались в «завоеваниях революции», выразившихся в мизерной зарплате, тяжком труде и увольнениях.