Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
В народном хозяйстве сложилась огромная диспропорция, и конъюнктура рынка била по промышленности со страшной силой. Особенно напряженное положение создалось в топливной промышленности, которая была полностью переведена на хозрасчет. Шахты закрывались, горняки теряли работу и даже умирали от голода. И ничего удивительного в появлении рабочих оппозиций, которые считали, что нэп проводится за счет рабочих, не было. Как не было уже ничего странного и в удивительно точной расшифровке аббревиатуры: новая эксплуатация пролетариата.
Постоянное недовольство своей жизнью рабочих неизбежно вело к тому, что они все чаще организовывали забастовки с антисоветскими и антипартийными лозунгами. Чем пользовалась оппозиция. А это было куда страшнее недовольства крестьян. Ну и, конечно, Сталин очень боялся того, что нэп экономический приведет к нэпу политическому и потере власти. Поскольку он так и не умел найти способов совместить рынок с социализмом.
Не смущало Сталина и то, что, разбив оппозицию, он сам встал на те самые позиции, за которые так беспощадно совсем еще недавно бил ее. Он твердо шел к намеченной им цели, а все остальное его не интересовало. И, даже скатившись, по утверждению Троцкого, к термидору, он тем не менее остался самым настоящим революционером. Со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями.
Надо полагать, известную роль сыграли и амбиции Сталина, которому очень хотелось въехать в мировую историю в роли строителя первого в мире социалистического государства. И в отличие от Бухарина, а по большому счету и от самого Ленина, который считал, что построение социализма через нэп будет медленным и поэтапным процессом, Сталин не желал строить социализм «черепашьим шагом». Ибо так можно было в историю и не попасть.
Догадывался ли он о том, какой трагедией обернется для страны сплошная коллективизация? Думается, вряд ли. Если вообще думал об этом. Цена человеческой жизни никогда не волновала его. «История, — заявили в свое время классики марксизма, — пожалуй, самая жестокая из всех богинь, влекущая свою триумфальную колесницу через горы трупов не только во время войны, но и в периоды «мирного» экономического строительства». И, судя по всему, Сталин был с ними полностью согласен...
Да, Сталина и по сей день ругают все, кому не лень, за насильственную коллективизацию и отход от эволюционного развития. И все же, справедливости ради, надо сказать, что виноват в том, что случилось, не один Сталин. К такому печальному финалу вели все те политические и экономические процессы, которые проходили в то время в стране. Да, можно было под пение «Интернационала» и рукоплескание назначенных Сталиным секретарей выражать свой восторг курсу на индустриализацию. Оставалось только выяснить: откуда брать на нее средства. Очень большие средства.
Советский Союз не мог рассчитывать на займы извне, не было у него пока и других, обычных для индустриализации капиталистических стран, источников финансирования промышленности. Что оставалось? Да все тот же товарный хлеб, который пока государство покупало у крестьян по свободным ценам. А вот было ли этого самого хлеба достаточно, даже если бы государство пошло бы на продолжение свободного рынка, это еще вопрос!
Эту проблему попытался разрешить член коллегии ЦСУ B.C. Немчинов. Его исследования показали, что до 1917 года более 70% товарного хлеба давали крупные хозяйства, на которых работали многочисленные наемные работники. После революции на землях этих некогда могучих хозяйств возникло более 10 миллионов крестьян-единоличников, которые в годы нэпа стали производить чуть ли не на 40% хлеба больше, чем дореволюционное крестьянство. Вся беда была только в том, что почти весь этот хлеб они потребляли сами. Что же касается товарного хлеба, то на него приходилось всего 11,2% от всего крестьянского хлеба.
В годы нэпа большинство экономистов и политиков видели одну из главных причин не продавать хлеб в отсутствии необходимых крестьянам промышленных товаров. Однако Немчинов и здесь доказал, что и до революции крестьяне продавали всего лишь около 15% своего хлеба. Из чего явствовало, что дефицит промышленных товаров влиял на зажим хлеба не в самой большой степени. Что же касается товарной части крестьянского хлеба, то она уменьшилась по сравнению с дореволюционным уровнем всего на 3,5%.
В урожайном 1926 году, писал Немчинов, было произведено более 4 миллиардов пудов хлеба, однако продано только 466 миллионов пудов. В результате в конце 1928 года в городах, где быстро росло население, хлеб пришлось распределять по карточкам. Чтобы избежать подобной ситуации в будущем, можно было пойти на восстановление крупных капиталистических хозяйств, или, иными словами, отбросить не только все завоевания Октябрьской революции, но и саму революцию. Можно было отказаться и от промышленного роста и увеличения численности городского населения, что предлагал известный экономист Н.Д. Кондратьев, чью программу Бухарин заклеймил как «откровенно кулацкую». Ну и, наконец, третий путь предполагал коллективизацию, или то же самое восстановление крупных хозяйств с их многочисленными работниками только с социалистическим уклоном.
Как и всегда в сложных ситуациях, Сталин задал вопрос: «Каким же должен быть выход из положения в сложившихся условиях?» И сам же на него ответил: «Выход состоит прежде всего... в переходе от индивидуального хозяйства к коллективному... Выход состоит, во-вторых, в том, чтобы расширить и укрепить старые совхозы, организовать и развить новые крупные совхозы. Выход состоит, наконец, в том, чтобы систематически поднимать урожайность... индивидуальных крестьянских хозяйств».
«Нет гарантий, — заявил он, — что саботаж хлебозаготовок со стороны кулаков не повторится... Более того, можно с уверенностью сказать, что пока существуют кулаки, будет существовать и саботаж хлебозаготовок. Чтобы восстановить хлебозаготовки на более или менее удовлетворительную основу, нужны другие меры. Какие именно меры? Я имею в виду развертывание строительства колхозов и совхозов...»
Были ли альтернативы? Да, конечно, были, хотя проведенный уже в наше время анализ и показал, что продолжение нэпа не позволило бы поднять обороноспособность страны и что годовой прирост валового продукта уже очень скоро опустился бы ниже прироста населения. Затем началось бы обеднение населения, и кончилась бы вся эта эпопея не выступлением оппозиции, а всенародным бунтом.
Конечно, все это только теоретические рассуждения уже после «драки». Но и с ними можно при желании поспорить. Ведь, по большому счету, дело было не в нэпе, а в людях, которые его проводили. Что же касается исполнителей, то они оставляли желать много лучшего практически на всех советских, государственных и партийных уровнях. А кадры, как утверждал сам Сталин, решают все.
И мы имели то, что имели, во многом из-за того, что у руля государства не стояли грамотные и умные люди, которые во главу угла ставили бы не идеологию, а мировой экономический опыт и экономические законы. Тогда бы, наверное, не была бы создана, пусть временно, и мощная, но, по большому счету, стоявшая на глиняных ногах индустрия, которая рухнула всего через каких-то четыре десятка лет. Да и не могли большевики по-другому. Насилие всегда и везде лежало в природе их государства, и ждать от них иного было в высшей степени бессмысленно.
На состоявшемся в середине ноября 1929 года пленуме Центрального Комитета было заявлено, что темпы коллективизации превзошли самые оптимистические прогнозы. После чего пересмотру подверглись все цифровые показатели пятилетки и было признано, что создавать колхозы можно пока и без необходимых машин.
Ударил пленум и по правым, провозгласив их окончательное банкротство. Почувствовавший силу Сталин сбросил маску и резал правду-матку в глаза. А заключалась она в том, что Бухарин и его школа были объявлены «выражением давления мелкобуржуазной стихии, паникой перед обострившейся классовой борьбой, капитулянтством перед трудностями социалистического строительства».