Сталинград. Том четвёртый. Земля трещит, как сухой орех
Шрифт:
– Кровник! – хватаясь за кинжал, гневно вспыхнул глазами Танкаев.
– То-то и оно…Мартынов Алёшка…из Саратова, помнишь?
– Командир батареи?..
– Точно так. Он тоже, вот такой, порывистый был…Тягался с этим эсэсовским тигром, «кто-кого»…Вечная память герою. А почему, скажи на милость, – ожесточённо обратился Воронов к Магомеду. – Почему-у такой финал?! А потому, что только после четвёртого выстрела менял позиции. А тигр, мать его под хвост, на то и тигр…Ему мало усы подпалить. Загрыз гад… нашего Лёшку. Накрыл медным тазом. А я не хочу, не хочу тебя потерять,
– Так точно, Арсэний Иванович-ч. – На бронзовом волевом лице горца растянулись в согласной, благодарной улыбке упрямые губы, не прикрывая влажной кипени плотных зубов.
– Я своим орлам тоже накажу крепко-накрепко. И комбату Соболеву передам. Иначе нам, Михаил, – Арсений вновь пристально, будто прощаясь навсегда, посмотрел в горячие, преданные глаза кавказца…И, сглотнув полынный ком в горле, уже ровнее добавил. – Иначе, боюсь не сдюжим. Но это я тебе по великому секрету сказал, – круто сводя всё на шутку, уральским котом подмигнул комбат Воронов.
– Всо понял, товарищ майор.
– Да, что ты ей – -Богу заладил, как уставной попугай: «товарищ майор», «товарищ майор»?
…они подошли ко 2-ой батарее.
– Смир-р-но!
– Вольно, – отдали честь, вскочившим на ноги артиллеристам.
– Вот такое дело, джигит, – подвёл черту Арсений.
– Всо сдэлаю, в луч-чшем виде, как ты сказал, брат! Пуст фашист скрежещет зубами…Пуст хоть до корней их сотрёт! Клянус землёй, которая дэржит нас, насмэрть стоят будэм.
– Вот это в точку. Будь! И чтоб все пули мимо!
Воронов энергично прошёл к своему «американцу», за рулём которого дожидался Горохов. Ловко махнул на седушку рядом, и что-то крикнул водителю на ухо.
Ребристые шины взметнули фонтаны песка. Машина вертляво пошла юзом, показав дырявленный автоматной очередью правый бок; выровнялась и быстро поскакала зелёной лягухой по выбоинам и буграм целины, объезжая воронки.
* * *
С отъездом комбата 1-го батальона истаял в небе и тяжёлый гул крылатой армады. Песчаная буря утихла. Ветер спал, перешёл в тихий стон за Волгой; пыль и песок перестали слепить глаза, кусать руки, лицо. Но потрясение от всего увиденного-пережитого было слишком велико и все подавленно молчали, чистились от песка, чувствуя себя уязвимыми, словно воины без кольчуг и доспехов. В этом странном затишье, чувствовал какое-то одиночество, заброшенность, тревогу и он сам. И, как оказалось, не напрасно.
Не прошло и пяти минут, как с батареи капитана Баймакова крикнули:
– Эй, глянь-те-е! Никак, верховой к нам летит от реки!
Артиллеристы привстали, прищурились, приложили ко лбам грязные краюхи ладоней.
– Шибко! Ты гля, братцы, как пылит!
– Так недолго и коня запалить, намётом жарит.
– Что б такое? Чёрная весть…Похоже, от комбата Соболева! – обеспокоился командир батареи и, повысив голос, крикнул Танкаеву, – Товарищ майо-ор!
Но Танкаев, расставив широко ноги, уже смотрел в бинокль, не обращая внимания на восклицания.
…сквозь золотистую пыль просвечивала фигура верхового. Минут через пять стало видно отчётливей.
Магомед Танкаевич нахмурился, опустил на грудь бинокль, некое смятение коснулось его обветренного лица и застыло на развилке приподнятых бровей.
…теперь уже ясно был виден верховой. Он шёл броским намётом, левой рукой придерживая планшет на узком ремне, в право – натянутый повод.
Он промчался так близко от батарейцев, что слышен был гулкий хрип коня, вдыхавшего в грудину раскалённый воздух, крикнул, оскалив серо-каменный рот:
– Адъютант полковника Соболева, Муравьёв! Немец, мать его чёрт! Танки, товарищ майор. Много танков!
– Сколько? – Танкаев резко посмотрел в сторону седых холмов от которых исходила угроза, потом снова на порученца.
– Не могу знать. У меня приказ начштаба полка оповестить всех командиров батальонов о наступлении фрицев.
– Что Соболев Юрий Александрович? Удэржыт левый фланг?
– Костями ляжем, но спины не покажем, товарищ майор! Да, и ещё…радисты вышли на связь с комдивом Березиным.
– Ну же!
– Генерал просил простоять только два часа…Дивизия ведёт тяжёлые бои на окраине Сталинграда… – держа ладонь у козырька спешно докладывал адъютант. – Будет сполох, товарищ комбат! Только держись! Честь имею.
Сверкнув возбуждённо-радостными глазами, порученец сорвал гвардейца-коня с места. На след, оставленный в горчичной пыли подковой коня, сорвалась из пасти белая пена.
Горец Танкаев проводил горячими глазами конного. В памяти осталось: тяжкий храп полу загнанного жеребца и, когда глянул вслед ему, – мокрый, отливающий стальным блеском круп.
Чуть погодя эту же информацию подтвердили и вернувшиеся разведчики капитана Ледвига. Танковые клинья и мотопехота, полк или два…
Не осознав ещё окончательно подступившей беды, он хмуро оглядел трепещущую в пыли конскую пену, затем череду холмов, сползающих к Волге волнистым скатом. Вдоль железной дороги со всех концов по траншеям и верхом по щебёнке перебегали посыльные передавали взводным приказы командиров рот.
…между тем по степи, до самого желтеющего в дымчатой не прогляди лобастого кургана, вздували густые шлейфы пыли танки корпуса генерал-лейтенанта Ганса Хубе; а там, где выбравшись на шлях, ехали бронетранспортёры и мотопехота единой жирной колонной, тянулся через поле к горизонту серый беспросветный серый хвостище пыли.
…Стрелки, автоматчики, пулемётчики, миномётчики в последний раз проверяли оружие, ревниво раскладывали перед собой на земляном приступке гранаты, запасные обоймы, пулемётные диск ленты…кто-то горячо молился, кто-то жадно и беспокойно курил в кулак, кто-то пронзительно думал о сокровенном: о доме и родных…О любимых, о детях…об оставленных за порогом, прерванных проклятой войной делах…
– Чего же это, товарищ майор? Началось оно, началось, да?! – охнул кто-то из молодых солдат, испуганно, с надеждой на чудо, пялясь на своего командира батальона, как на икону…И взгляд этого желторотого бойца – взгляд зайца под прицелом – встряхнул Магомеда и пронял до мозга костей.