Сталинград. Том четвёртый. Земля трещит, как сухой орех
Шрифт:
В следующий миг, дрожа от гнева и возмущения всем существом, он вспыхнул, как порох:
– Мне что-о, лейтенант! С тобой вмэсте набоятца и поплакат, пр-рикажэш-ш? Э-э, а, может, в сэльпо за конфэтами сбегат?!
В голосе комбата гремела сталь, в аварских глазах дёргалось лиловое пламя. Слова командира обрушивались на лейтенанта Санько, как удары кнута:
– Ты, ещё немца не видэл, лейтенант, а уже в штаны наложил! Хвост поджал и в кусты?!
– Виноват, товарищ комбат! Исправлюсь…честное комсомольское… – ни жив. Ни мёртв, боязливо щурясь из-под роговых очков выпалил взводный второй роты. Разрешайте…
– Бэгом к своему взводу, лейтенант! Там вытэрай сопли,
– Так точно!
– Пр-роч-ч с глаз!
– Есть! – словно унесённый ветром, Санько тут же исчез.
– Скажи на милость, как ты его под орех разделал…Весело живёте! А ещё дивишься, что солдаты в полку тебя «Абреком» кличут. Гордись! Метко! – подмигнул Воронов.
– И вот таких… – Магомед раздул крылья ноздрей, – у меня больше половины, Арсений Иванович. Комсомолец – доброволец…Взвэйтесь – развэйтесь…Вах! Как с такими…нэмца бит, да-а?
– Как прежде, брат. Думаешь, у меня краше? Отнюдь, та же окрошка. Не горюй, Миша! Лиха беда начало. Главное мы у них есть. Били и будем бить фашистскую сволочь! А этот, – Иваныч кивнул в сторону истаявшего Санько, и по-отцовски усмехнулся в кулак – Ботаник, к гадалке не ходи. На гражданке, поди-ж то, и клопа не раздавил? Ещё мамкиными пирожками срёт. Ничего: пули причешут, в кирзе да в борозде, задубеет. Выкуешь, ещё из него красного революционного командира. Не впервой, майор, пр-рорвёмся. Эх, нервы, нервы…А война – сука грёбаная, не любит горячих да нервных…Мотай на ус, джигит. На войне, сам знаешь, мёртвых не надо бояться…А в живых следует побеждать. Ну, как-то вот так…
Ободряя Танкаева, Воронов не спускал глаз с окопавшихся батальонов, спешно занявших оборону в шесть километров вдоль раскуроченного железнодорожного полотна, затем кинул быстрый взгляд на небо, увидел, как щупальца струй несущегося песка перебрасываются через самые высокие тополя. Услышал, как с треском отломился большой сук и был унесён прочь. Взвар из песка и суглинка теперь сыпал, подобно снегу, покрывая голую череду холмов.
– Тетери-ин! Ну, что-о…есть контакт?! – рявкнул он, махая фуражкой, показавшемуся у штабного вагона радисту.
В ответ послышался нечленораздельный крик, безнадежно сносимый ветром. Потом сержант поднял над каской скрещенные руки.
– Понятно. Полная задница… – выругался Иваныч; срывая злость, пнул горький полынный куст, снова выругался. Отчаянность положения, душила не хуже петли.
…теперь в порожних вагонах что-то бешено завывало, громко трещало дерево обшивки, будто в них бесновались демоны…
– Вот дерьмо! Ну и ну…Чёрт знает, что творится! Опять что-то удумали фрицы. Те ещё компрачикосы 4 хреновы…Каморра 5 гитлеровская…И погодка, мать её в глотку, им в помощь…
4
В старину – грязные дельцы, похищавшие или покупавшие детей и уродовавшие их для продажи в качестве шутов-уродцев в богатые дома или балаганы для потехи господ. (исп.)
5
Существовавшее в Неаполе в 16-19 вв. общество уголовных элементов, занимавшихся тайными убийствами, бандитизмом и т.п. Каморра пользовалась негласной поддержкой правительства, которому поставляла шпионов, клевретов и палачей. (итал.)
– Кто-кто?? – Магомед свёл брови. – «Компра…ча…козы»?…
– Живы будем, расскажу, – натягивая туже фуражку, пообещал Арсений Иванович и, схаркивая песок, мрачно добавил:
– А дело и впрямь дерьмо, Миша…
Но деятельный майор Танкаев уже не слышал.
– Всем укрыться! Быть начеку-у! – перекрикивая перебранку стрелков и разбойный свист ветра летел поротно, подхваченный младшими командирами, приказ комбата Танкаева. Времени было в обрез.
– Иваныч-ч! Сюда! – Магомед длинным прыжком сиганул в овраг, затянутый мохрами бурьяна. Следом за ним тяжело сорвался Арсений.
Они видели, как грязно-жёлтая пелена проглотила покосившиеся телеграфные столбы с порванными проводами, словно те были сожраны кровожадным зверем. Небо стало, как жжёный янтарь с красным и мутным бельмом посередине.
…горячий звенящий воздух, будто кулаком, вдарил по лицам – дышать стало невмоготу. По всему хрустел песок с землёй, взвиваясь бесовскими спиралями в три раза выше всадника. Ветровые стёкла «трёхтонок» были покрыты тонким слоем песка. И тут они услышали первые раскаты грома и ощутили сокрушительный удар волны, зашатавший борта вагонов, как гнилой штакетник. Дощатый с домик стрелочника, что прилепился у железнодорожного полотна, брошенный с приходом гитлеровцев, задрожал, будто больной в лихорадке. Синяя краска с него была содрана в считанные секунды, а чуть погодя он провалился в себя самого, и сложился пополам под следующим ударом урагана… Иваныч что-то кричал ему, как в немом кино…Но тут же оставил эту затею. Песок ослепил его, а когда он открыл рот, чтобы вскрикнуть от боли, песок прорвался в лёгкие, едва не задушив до смерти.
…Оба ужались в землю, прикрывая глаза и рот ладонью, чтобы не ослепнуть и окончательно не задохнуться. Воздух стал спёртым до невозможности. И почти одновременно они почувствовали присутствие Смерти – каждый раз, когда, вдыхали новую порцию пыли-песка, это чувство росло и усиливалось.
«Твою мать!..– теперь они сопели сквозь ткань рукавов гимнастёрок. – Неужели такой бездарный конец?..» «Благо успели грузовики и орудия брезентом укрыть, – мелькнуло в голове Магомеда. – Не сделай этого…В моторах и стволах сейчас было бы столько песка, что и верблюд бы протянул ноги…»
Ураган сёк и утюжил их в дьявольском танце не меньше четверти часа…А потом, бросив, как рваную ветошь, помчался к Волге, оставляя позади исцарапанное железо, ошкуренные до голой древесины вагоны, и людей в дюнах песка и суглинка. Как и рвущиеся к Сталинграду фашисты, которым он был повсему на руку, песчаный смерч был ненасытен.
* * *
– Проклятье! Скажи на милость, помойные коты и то чище…Тьфу, срамота! Не командиры, а земляные кроты…Ну, и видок у тебя, Танкаев…в гроб краше кладут…– скрипел зубами Арсений Иванович. Через бурю, вынянчив в душе ненависть к фрицам до белого каления, комбат Воронов, словно после контузии, остервенело соскребал железными пальцами наждачную корку песка на лице, усах и мундире; как веником, оббивал вырванным, сложенным вдвое кустом, седые голенища сапог, протирал офицерскую сумку и, посверкивая злыми впрозелень глазами, рычал:
– Не-е-ет, шали-и-ишь, ганс! Нас на испуг, хер возмёшь…Скоро и мы резать вам жилы будем! Мало на вас сволочей одной Москвы…Добро! Будет вам Сталинград с повидлом…Дайте срок покви-таемся, мать вашу в душу!.. – Он грозил костистым, шишковатым кулаком и плечами поправлял резавшую подмышками перекрученную гимнастёрку.
– Ладно, бывай. Верю в твою звезду, герой, – они крепко обнялись.– Действуй по обстановке. Связь через посыльных, пока телефонисты провод не бросят. Я к своим «на раскопки»». Будь здоров! Не слышу нашего «окопного»!