Сталинград. Том пятый. Ударил фонтан огня
Шрифт:
– Да щё ты, сдурэл? Дывись, хлопци, сдурэл людына, як ись сдурэл…
– Да ты погодь, пого-одь, земляк! – Григорич выпучил глаза на чёрный
Пистолет в руке сержанта. – Фрицы….того гляди…попрут ломить стеною! Кабы с Танкаечем, и помирать спокойней.
– Верно, Буренков, – Марат сунул ТТ за ремень. Он их поганых собак на верёвке высушит, как портянки…Или хинкал из них сделает. Потому, как Джигит! Э, герой не спрашивает «сколько врагов»? Он спрашивает «где»? А вы то, на кой келдыш, мать вашу…Умейте слушать и слышать. Как говорит наш комбат? «Шашка воина – его заступница, а не пустая блажь!»
Ведь приказ комбата
Где-то: левее, точно зверье, сшиблись разведки. Слышны были свирепые крики рукопашной. Лихо зачечакал ручной пулёмёт. Затем разом всё стихло. А чуть погодя, Григорич у бойницы своей, завизжал, как свинья под ножом:
– Тю-у! Стой! Товарищ Суфьяныч! Э-эй, кто там? – Буренков весь на взводе, припаял приклад к плечу, закусил небритую губу, пальнул на удачу. – Братцы, кажись, шлёпнул гада!
– Кто дал команду стрелять? – грозно насыпался на него Нурмухамедов. – Чего глядишь?! Чего глядишь? Я тебе, контра…Ты у меня продневалишь пять суток…Морду искровеню!..
Если б в окопе были они только двое – по-иному обошлось бы дело: старший сержант быстрый на руку, несомненно, полернул бы кулаком Григорича, но рядом были другие номера и не могли не видеть бучи. Сержант, подступая к Буренкову, оглядывался на них, хрипел, выкатывая хищные, обессмысленные гневом глаза.
– Ты, Маратка, знай меру! Ишь норовистый, взгальный какой…так и метишь кого пошибче лягнуть…
– Не насыпайся за зря… – за спиной треснули хрипатые голоса.
– Вы, что тут, спелись, мать вашу?…Саботаж решили устроить под носом у фрицев?
– То-то и оно…не у тёщи гулям…на войне…
– Что-о? Грозить?! – рука Суфьяныча сама потянулась к кобуре. – Ну, я вас шкур выведу на чистую воду. Да я вас в мокрое!..
– Вдаришь ковось – убьём! Усёк?
Нурмухамедов зло полыхнул глазами, но и только, в эту минуту, хоть режь его, ответа найти не мог. Момент для расправы был упущен. Угрюмые, посеревшие, известкового цвета лица бойцов не сулили ничего доброго, и старший сержант отступил, быть может, впервые. Он пошёл к своему пулемёту, оскальзаясь по жирной грязи окопа, вмешанной сапогами стрелков, и, уже отойдя, приказал, обернувшись, взмахивая жилистым кулаком, как кувалдой:
– Согласно номерам, все по местам!
* * *
Железный Отто был в ярости, план по вербовке майора Танкаева провалился. Любимый им Ницше писал: «Если долго смотреть в провал бездны, то бездна в конце концов посмотрит на тебя». И бездна, как теперь казалось фон Дитцу, заглянула ему в глаза.
Silentium! Suu cuique.
…оставшись один на пустыре, он ещё несколько минут смотрел на охваченное огнём небо. В нём клубились и дико метались разорванные тучи и всею гигантской обгорелою массою падали на потрясённую землю и, казалось, в самых основах своих рушился мир. И оттуда, из рокочущей бездны, из огненного клубящегося хаоса, нёсся громоподобный хохот, лязг чьих-то огромных челюстей, треск человеческих костей, скрежет металла и звериные рыки дикого веселья.
Заворожённо всматриваясь в глубину сего дьявольского круговорота, он будто ждал ответа, один перед чёрным выгоревшим до тла городом, свирепо торжествующим Злом, один перед огненным грозным ликом Войны. Лик этот, как плазменная текучая лава, то и дело менялся. То каменел страшными обглоданными чертами в секунды величавой тишины, то вновь искривлялся в жутких гримассах и кричал бешенным криком, выкатывая глаза, давая лицу пугающую откровенность выражения, какая свойственная умирающим – в корчах и муках всепожирающей боли.
Исступлённо вглядываясь в эту жуткую фантасмагорию картин, среди багровых, лиловых, гнойно-йодовых дымов – испарений, он вдруг в немом ужасе отшатнулся назад, выставив для защиты напряжённые руки.
– Bete noire! – сорвалось с побелевших, перекошенных губ.
Разверстая бездна взирала на него мерцающим огненным оком… Приняв в курящейся тьме, очертания – Черного зверя, спохватившись хищными когтями-пальцами за края оплавленной тверди, слегка приподняв уродливую голову, – исчадие ада искоса смотрело на колыхавшийся мир, на рушившиеся стены, падающие глыбы и облака… и на него, фон Дитца, прищуренным взглядом бессмертия, в котором таилась реликтовая вековечная ненависть ко всему теплокровному…И вокруг безобразно вывернутых костяных ноздрей, вокруг чудовищного пластинчатого сомкнутого рта вился молчаливый, зарождавшийся смех. Принявшая облик зверя бездна, хранила жуткое молчание, мертво смотрела окрест и медленно высовывалась из зияющей раны земли, словно из каменистого скорлупы – несказанно ужасная в непостижимом слиянии вечной жизни и вечной смерти.
– О, Боже! Пр-рочь! Наза-ад!! – осатанело кричал ошеломлённый, пронизанный ужасом Дитц, и череп его готов был треснуть, словно орех, под нестерпимым давлением фуражки, околыш которой вдруг оказался железным, как обруч пивной бадьи. – Наза-ад!! Nutten ficken!
…и снова дьявольская дрожь земли. И снова ржавый скрежет бездны, от ворчаний встающего на дыбы исполина. И так, в чудовищной игре безумно множилось-кроилось Зло. В коричневой крови плыли и тонули, чавкали у берегов, зловонные массы гниющих тел, дышали ужасом – и не было им предела! В диком отчаянье, на грани помешательства, хлюпая по колено в бурлящей крови…Он шарахнулся из стороны в сторону, как пьяный, хватался за обгорелые ветви деревьев, отталкивал от себя разбухшие трупы, оторванные головы…и просил Повелителя дать ответ:
– Patron! Waszu Machen?!
Изрыгавшая огонь-лаву бездна, что-то кричала ему – «сверхчеловеку», «белокурой бестии», но слов её было не разобрать. Краткие паузы затишья внезапно загорались ослепительным ртутным светом и раздиралась до самых ушей неподвижная маска зверя, и хохот, подобный грому, катился и сотрясал дымные развалины города. Эта какофония хаоса-смерти разрывала каменные своды сущего, швыряла раскалённые валуны, обрушивала стены, выворачивала фундамент и страшным гулом своим обнимала одиноко стоящего на пустыре Железного Отто.
…насилу он превозмог себя, с дрожью открыл ослеплённые глаза, поднял голову вверх и, задохнулся, узрев: рушилось всё! С пыточным стоном, тяжко клонились и сближались расколотые стены, сползали своды, бесшумно лопались купола, вздувалась-трескалась земная твердь – и в самих основах своих низвергалась и превращалась в прах крепь былого мира.
И тут до его раскалённого сознания донёсся знакомый голос – холодный, словно арктический ветер, дующий сквозь его душу. Ветер сей, как тайное заклятье, властно шептал, всё те же слова: «Следуй за мной…Найди и убей его…Убей всех и напейся их кровью.»