Сталинград. Том третий. Над нами мессеры кружили
Шрифт:
…Все эти дантевские круги ада Магомед Танкаевич знал не понаслышке. За 7 дней до начала Великой Отечественной войны, он закончил Краснодарское пехотное училище. Естественно, с первых дней войны оказался в действующей армии…
Вместе со своими воинами, – долгую и суровую фронтовую дорогу ЧИСТИЛИЩА, – прошёл он с боями. Будучи командиром взвода, роты, батальона, а на исходе войны командиром полка, он проделал овеянный порохом – славой боевой путь по многим фронтам.
От заката и до рассвета…Он в полной мере познал полынную горечь сводящих с ума отступлений…До мозга костей прочувствовал, что такое бегство, животная паника и безумство многих тысяч людей….Обречённо и молчаливо, как скот на забой,
Тогда летом 41-го, он впервые почувствовал это, когда их разгромленная дивизия – шла двенадцать часов непрерывно, не останавливаясь, не замедляя хода, не подбирая упавших, раненых и оставляя их врагу, который сплошными, моторизованными колоннами и бронированными армадами быстро двигался сзади них и через три-четыре часа стирал следы их сапог гусеницами и автопокрышками своей бронетехники…
От рассвета и до заката…Познал он и огненный шквал бомбардировок, и ревущую дрожь земли, и чёрное солнце в ртутном плазменном небе…И свирепую жестокость атак, и дикую, звериную лютость рукопашных схваток, когда глаза в глазах, ножи в ножи…И терпкую, истеричную радость побед, и жуткие, на оголённых нервах солдатские стенания – хрипы над убитыми фронтовыми товарищами…
И не мудрено. Его первое боевое крещение произошло на Украине, в районе Белой Церкви, потом сражение за Смоленск, битва за Москву, затем Воронежкий фронт и Сталинградская битва, следом Огненная Дуга-Курская битва, потом Корсунь-Шевченковская операция, освобождение узников Освенцима, снова жестокие бои на Сандомирском плацдарме в Польше, бои за Прагу – таковы ратные вехи боевого командира Магомеда Танкаевичаю
* * *
…Пока комбат отсутствовал, а на губах ещё горел горький спирт, он мысленно облетел все их совместные фронтовые дороги, армейские лазареты и морги, все горящие колонны и взорванные заставы, брошенные вдоль дорог и в полях кладбища искорёженной, обгорелой техники. Как бред, промелькнуло и кануло: багряный закат…Санитарная повозка, с разметавшимся на ветру чёрным конским гривьём, мчится в ржаво-охристой пыли, откосы холмов кудрявятся взрывами шрапнели…И кто-то простроченный автоматной очередью умирает в муках под дырявленным сводом пыльной парусины…И, быть может, последнее, что видят его глаза алый клок дымного неба, низкое багровое, хмурое и злое, словно с похмелья, солнце и лёгкий абрис испуганного лица молоденькой санитарки…
– Потерпи, родной! Да не умирай же!..Скоро уже будем…Скоро-о, только не умира-ай!!.
Бешено скачут кони… Красным раскалённым углём пылает солнце, зажигает воздух и превращает его до горизонта в огненную золотистую пыль. Багровым налётом покрыта впереди лента дороги, на которой каждый камень и куст отбрасывает языкастую чёрную тень. И золотисто-красным ореолом светятся волосы девушки, пронизанные солнечными лучами. Но ничего этого уже не видит остекленевший, остановившийся взор…
Глава 5
Отто хорошо помнил: тогда же, в один из поздних вечеров, в их загородном, родовом особняке, в кабинете отца, за закрытыми дверями, у него произошёл сложный, но доверительный разговор с ним.
Старый барон Альбрехт Ганс Фридрих фон Дитц, по-домашнему, в халате, расположившись у камина, сказал:
– Отто, мальчик мой, будь добр, присядь и выслушай старика отца. Век мой подходит к концу…
– Отец! – он нервно усмехнулся, ноздри его трепетали. – Ты же знаешь, я не терплю, когда ты заводишь разговор на эту тему…
– Значит, потерпишь! – потребовал вдруг
Отто молча, пересёк кабинет, слабо освещённый люстрой с электрическими свечами, и остановился у камина, в котором потрескивали поленья, объятые оранжевой вуалью пламени. Старый барон сидел в кресле, ноги его были укрыты шотландским пледом в крупную сине бордовую клетку. Рядом стоял полированный красного дерева стол, в котором как в чёрном зеркале, отражались языки пламени камина. На столе мерцало серебряное блюдо с крупными зелёными яблоками, рядом благородно сверкало фамильное столовое серебро. Хрустальный четырёхгранный штоф, до половины наполненный тёмным, как гранат, вином, стоял по соседству с серебряным кубком. Оба сосуда отсвечивали золотыми бликами бойкого пламени камина.
– Слушаю тебя, – присаживаясь в кресло напротив, почтительно сказал Отто.
Старик налил ему вина, но не ответил. Потом, продолжая хранить паузу, уставился на рубиновые поленья, потрескивающие в багровой пасти камина.
«Что задумал отец? Какого чёрта тянет? – не понимал он. – Ох, уж мне эти завивы да выходы…в старинном духе. Не как не уймётся…»
Отто пригубил вино и вновь беспокойно спросил себя, зачем он тут. Вдруг поднял голову. Родитель пристально смотрел на него. Его сухое, изборождённое морщинами аристократическое лицо находилось на границе темноты – света камина и это лицо отца – бледная кожа, седые волосы…Красные сосредоточенные глаза, в блестящих зрачках которых, отражались рыжие искры.
– Ладно, время не ждёт, – надтреснуто сказал, наконец, он.
– Тишина эта мне знакома…Она перед бурей. Но скажи, о чём ты думаешь, сын?
– О чём и ты, о «ночи длинных ножей»…Фюрер сделал это…
– Это сделал не Гитлер, – резко отрезал барон. – Да, он глава нации и властитель дум…Но, имел ли он власть над произошедшим? Убеждён, им руководило нечто сильное и дикое…
– Ах, перестань! Умоляю, отец, – с досадой протянул Отто. – Вредная тема, мне надоело слушать эту ересь, когда наш дом полон гостей…Но сейчас мы одни, и, право, я хочу, чтобы ты позабыл о существовании мира духов. Твой спиритизм, признание жизни «духов» умерших и возможность общения с ними через посредство медиумов…в роли коих выступают отпетые шарлатаны и цыганская нечисть…
– Ты мне не веришь? – грозно и требовательно вопросил отец.
Он промолчал, но лишь из такта и уважения к сединам отца.
– Пусть так…Но Богу, ты молишься?
– Причём тут Создатель? – Отто вскинул брови, с нескрываемым удивлением, глядя на отца. – Конечно, да. Но это…совсем другое дело.
– Разве? Без Тьмы нет Света. Без Зла – Добра. Подумай ещё раз, сынок. Вспомни, в чём ты мне признался сам…Ты играл в покер, не так ли? Ставки были высоки, это было в нашем доме, ну, вспоминай! Две-три недели назад. Меня навестили старые друзья из Баварии…Ты играл против некоторых весьма богатых и влиятельных людей.
– Я помню. Баварский министр юстиции Гюртнер с женой, герр полковник Россбах, генерал Зейссер…и что же?
– А помнишь, последнюю сдачу? Я видел, – барон утвердительно кивнул головой, – ты, мальчик мой, закрыл на секунду глаза, ведь так? И только потом взял последнюю карту.
– И?.. – Отто был поставлен в тупик.
– Какому духу, ты, молился тогда?
– Я…я…Ах, вот ты о чем? – Он сдавил подлокотники кресла, словно был на допросе в гестапо, и вдруг рассмеялся. – Сущий пустяк. Я попросил удачу у духа Зигфрида, чтобы он послал мне туза. Но это совсем другое. Прошу прощения, я, один шут, никак не возьму в толк, к чему ты клонишь?