Сталинград. Том третий. Над нами мессеры кружили
Шрифт:
– Товарищ старший сержант! – голос рядового Черёмушкина было не узнать, глаза, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Где-то внутри он почувствовал первый приступ тошноты. – Айдате сюда! Сюда… – глаза его заметались, из горла вырвался хриплый придушенный вопль.
Все бросились к нему, и, обогнув дымившиеся венцы сгоревшего сарая, застыли, как вкопанные. У конюховки, на верхней поперечной балке, привязанные к ней железным тракторным тросом, вниз головами, как освежёванные бараньи туши, висели четыре советских бойца, запытанные насмерть. Все безглазые, с отрезанными носами, ушами, оскоплённые, с вырезанными штык-ножом на спинах и плечах бордовыми пятиконечными
«Матерь Божья!..Зачем так-то?» – стучало молотом в висках пулемётчиков. Мороз ужаса против воли гусил кожу, шевелил корни волос, путал мысли…
«Так-то тошно, братцы-ы? Товарищи-и…Так-то!..За какие грехи?? – словно в огненном чаду, задыхаясь от внутреннего крика, душевной боли, в бессильной яри скрежетали зубами бойцы…Не в силах смотреть на срезанные носы и уши, набитые загустелой, как каша, сукровью раны. Надрубленные до белой кости руки и ноги…Судорожно гадали: кто и за что мог их так мучать перед смертью! Сдирать с живых кожу, выламывать – вырывать с мясом из гнёзд клещами зубы, вырывать плоскогубцами ногти…
«Это…что ж…выбивали из них несчастных?.. Вырезали…»
«Что выжигали огнём?!. Выдалбливали зубилом и молотком?»
«Может, секретные документы? Или военные сведения?»
«Или просто, озверевшие изверги, мстили за свою кровь и потери?..»
«Что ж, это за ироды – сволоты…Кто так покланяется Сатане? Наслаждается кровью и муками живых людей?»
« А, может…потому, что мы русские? Советские? Коммунисты и комсомольцы, аа?!.»
– Э-эй, что тут у вас, Суфияныч? – окликнул сержанта, подбежавший с отделение автоматчиков, Танкаев.
Бойцы живо оглянулись на командирский голос, но ответа не последовало. Марат Нурмухамедов встретился взглядом с ротным, торопливо отвёл взгляд, язык и ноги отказывались ему служить.
– В сторону, отошли! – запыхавшийся командир остановился рядом с сержантом.
Мёртвая тишина.
Боевой офицер Танкаев не боялся трупов. Не боялся выстрела или взрыва мины. На передовой этого «добра» по горло. Но то, что он увидел вместе со своими ребятами, заставило содрогнуться даже его, привыкшего к ужасам войны и разрушений. Они будто попали в пыточный каземат преисподней. Их ноздри почти ощущали загробный запах серного дыма. Это была энергия смерти, разлитая и запёкшаяся на бревенчатых стенах, вздыбленных ступенях крыльца, витавшая над проломами крыши, пульсирующая Злом, в набухшей от крови земле.
– Вай-ме! – Он насилу отвёл клокочущий отчаяньем взгляд от обнажённых, изуродованных тел с чёрно-багровыми волдырями ожогов. Вскипавшая аварская кровь шибанула в голову, затмила глаза. – Эсэсовцы…Ш-шакалы! Их рук дело…Делль мостугай! – Его хриплый, шершавый, как наждак, голос был дребезжащее – глух. – Нэ-навижу-у! – рывком перекидывая с плеча на грудь ППШ, раздувая ноздри, дрожа в такой же бурлящей злобе, как и другие, приказал:
– Снять! Придать земле…Проводить героев троекратным салютом. Пусть их души знают, мы – помним! Мы – отомстим! Это двуногое зверьё не считает нас за людей… Мы для них всё равно, что собаки…Иай, хорошо!
Между тем, таких фашистских свидетельств, таких зверских садистских издевательств над нашими пленными солдатами – офицерами и обычными гражданскими людьми, с начала 42-го года, стало неизмеримо больше. Видно было: гитлеровцы, не в силах переломить ход военных событий, срывали своё зло и нарастающий страх, на совершенно беспомощном гражданском населении. Упражняясь в диких зверствах, пытаясь любыми средствами запугать, сломить волю советских солдат, они давали волю своим страстям. В отличии от армейских частей Вермахта, командиры которых в большинстве своём не приветствовали таких чудовищных методов ведения борьбы, штурмовые – ударные отряды СС и специальные карательные зондеркоманды, созданные специально для истребления партизан на оккупированных ими территориях, – свирепствовали в полную силу.
Так, в хуторе Яблочково, на пути 100-й дивизии, перед отступлением фашисты уничтожили 381 колхозный двор. В городе Короча гитлеровцы заживо сожгли более 300-от пленных наших солдат и командиров. В селе Луговое эсэсовцы согнали две тысячи жителей на площадь и, при помощи натасканных на людей овчарок и автоматных очередей, допытывались, где партизаны. Но так и не добившись ничего, они расстреляли каждого пятого жителя…
Однако, этот зверский метод не оправдал надежд нацистов. Становясь очевидцами жутких картин, оставляемых после себя фашистами, наши воины с ещё большей, многократной ненавистью обрушивались на заклятого врага.
* * *
– Ишь ты-ы! Мундирной силы-то сколь понагнали! Мать моя – курица! – желтоглазый Федорчук, глядя на нескончаемый железный поток войск, кашлянул скрипуче и, топыря губы, не без ехидства, воткнул: – Видали какие? Новёхонькие полки, цивильные, мать их ети…Усё с иголочки, усё блестить…Того и гляди сороки уташ-шуть…
– Так точно, нарядные! Ни дать, ни взять кавалеры… – отозвался суетливо и радостно, стоявший тут же, рядом у красноталового плетня, Черёмушкин. Совестливо сбивая пилоткой въевшуюся пыль с порыжелых погон, восхищённо добавил: – Ну, прям, как на параде, товарищи, а?
– Хм, так-то шо ж не воевать? Тэк до Берлину аршинь, ни язв, ни мозолей на мослах не натрёшь. А покрутились бы оне, як поросячий хвост, в таких передрягах, як мы, хлопцы!.. Под Чижовкой, – у долине Смерти, мамку-то их взашей, через ситцевый подол…Це было б да-а! У самых, значить, зубьях…фашистской холеры…Сразу б полиняли женихи. Верно, хлопцы? – Пётр Федорчук, ища поддержки у других, зыркнул по сторонам.
– И то, правда, конца краю не видно! – раздались возбуждённые голоса вдоль плетня.
– Это ж, сколько стволов к Сталинграду пр-рёт? Как есть вся Россия.
– Ширче бери – Союз! – присвистнул кто-то из пулемётчиков.
– Да уж, рог к рогу, – матюгнулся в опалённый карниз усов Федорчук, – гонють, як скот на бойню. Ужо будет дело.
– Не каркай, Петро! Чай не чужие, свои идут лихо ломать. А дело будет…Но и нас, и тебя – оно не забудет…Писарь даве из штабу шепнул: дескать фрицев под по Сталинградом, как блох на собаке. Видимо – не видимо!
– Ага-а… – с язвительным хохотком снова воткнул Федорчук. – Ещё скажи: гарней, чем в Берлине. Гитлер – то чо…с ихними бабами делать станет? Маятно одному покрывать всё стадо. А-ха-хаа!!