Сталинград. Том третий. Над нами мессеры кружили
Шрифт:
Между тем, сам Гитлер не сидел, сложа руки. Он был на зависть всем деятелен и подвижен, как ртуть. Его нацистские речи наполненные «огнём возмездия» и обоймой трескучих прагматических лозунгов, зажигали огромные массы немцев: в Берлине, Мюнхене, Дрездене, Магдебурге, Гамбурге, Шверине, Лейпциге – словом по всей Германии. И вскоре, истерзанный ударами судьбы и бездольем, немецкий народ стал видеть в нём своего мессию – спасителя, полубога.
Отто выпустил цепочку дымовых колец изо рта, в памяти звучал характерный отрывистый, лающий голос Гитлера тех лет:
«Для освобождения необходимо
Все знали, кого подразумевал Гитлер под «врагами народа», «демонами» и «негодяями» – политиков Веймарской республики. Нацисты даже «изобрели» новое выражение: «Ноябрьские преступники» (в ноябре была подписана капитуляция Германии).
Но речей уже было мало, даже самых «зажигательных», яростных! «Та отчаявшаяся, как на вертеле, подогретая человеконенавистническими призывами Гитлера, взвинченная толпа «бесов» – опора нацизма, требовала самых решительных действий…Виселиц, еврейских погромов, массовых казней, чёрт знает чего…»
– И тут заслуга фюрера на лицо, – Отто потянулся стряхнуть пепел сигары в пепельницу, но к его досаде, седой столбик пепла попал на его начищенные сапоги.
– Scheibe! Чёрт возьми! – Он усмехнулся своей неловкости и, с хрустом затушив сигару, скрепил: – Заслуга Гитлера тех лет заключалась в том, что он превратил житейский антисемитизм в идеологическую и политическую категорию! А потом и в государственную доктрину. Видит Бог, до этого ещё никто не додумался. А дышать в Германии без этих иудейских упырей и впрямь стало легче.
Смахнув рушником с голенища сапога пепел, он отвлёкся от своих мыслей, прислушался. Телефон на стене упрямо молчал, и это радовало барона.
Через задёрнутые шторы и стёкла окон проникали вечерние лучи июньского солнца и наполняли тёплым, но тревожным светом две большие, высокие, но голые комнаты, составлявшие вместе с кухней временное жилище штандартенфюрера СС фон Дитца и его денщика Вейса. Отто приоткрыл на три пальца штору, лежавшей на столе линейкой, прищурил глаза. Солнце, палившее целый день зашло, кроваво – красное в мутном небе. Тень прошедшего дня легла на бескрайнюю южную степь. Пехотная дивизия Штуммера и сводный механизированный полк, в котором числился и ударно-штурмовой танковый батальон фон Дитца, терпеливо ждал XIV бронетанкового корпуса генерала Хубе, под началом которого были две моторизированные дивизии и одна танковая. Влившись в корпус Хубе, минуя Елец и Воронеж их части должны были вдоль Дона выдвинуться на юго-восток, к Сталинграду, куда по приказу фюрера стягивалась 6 армия Паулюса и другие части Вермахта, входившие в свою очередь в группу армий «Б», которую возглавлял испытанный в сражениях генерал-фельдмаршал фон Бок.
…Три рюмки коньяка ослабили натянутость «вздёрнутых жил», но иступляющий, тяжёлый рокот танковых двигателей, моторов военных грузовиков, один бес, – сводил с ума.
Солдаты Штуммера толпились в ожидании, а их офицеры под затянутыми пятнистыми маскировочными сетками, брезентовыми тентами все продолжали скрупулезно изучать оперативные карты; сапёры с упорством термитов сооружали заградительные поля от русских вдоль стратегического направления главных сил. В небе вспыхивали яркие люстры осветительных ракет, и в их льдистом призрачном свете фельдфебели и капралы проверяли боеприпасы, по привычке покрикивая на солдат, – не хитрый, известный приём, отвлекающий их от дурных мыслей о надвигающейся, как безудержный смерч, бойне.
– Вейс, – хриплым баритоном крикнул полковник, опуская линейку, потеряв интерес к происходящему за окном. – Вейс, где тебя дьявол носит!
Зацепившись плечом о дверной косяк, на пороге застыл расторопный денщик. Барон остановил слегка засыревший от коньяка взгляд на Вейсе. Родом из Вюртемберга, крепко сложенный, с бритым затылком и льняной чёлкой, которую обрезал край армейской пилотки цвета фельдграу, по своим физическим данным он вполне мог бы играть в защитной линии университетской футбольной команды. И днём и ночью с открытым верноподданническим взором, ефрейтор Вейс радовал и раздражал Отто своей «всеготовностью» – одновременно.
Денщик, с усердием щёлкнув каблуками, застыл в немом ожидании указаний своего господина.
– Курьеров, адъютантов…по мою душу не было? Звонков из штаба?…
– Никак нет, герр полковник.
– Экий ты, дружище, исполнительный, даже скучно до тошноты, – кротко упрекнул полковник. – Я ещё не успел договорить, а ты уж рубишь, как топором. Шу-чу. Похвально, Вейс. Похвально твоё рвение. Таким и должен быть настоящий солдат Германии. Если и дальше будешь таким исправным…Хмм, обещаю похлопочу об унтер – офицерских нашивках для тебя…Почему нет?
– Я воль, герр полковник! – рявкнул денщик.
– М-да, и траве надобно пробиваться, Вейс…Наш фюрер тоже начинал свою карьеру с ефрейтора…А каких, чёрт возьми, достиг заоблачных высот! Как Бог свят, выше Монблана^1. Понял мою мысль?
– Я воль, герр полковник! – отчеканил, словно поставил печать, Вейс, не отрывая глаз от хозяина. – Чего изволите, герр полковник?
Не желая вступать в дальнейший пустой разговор с денщиком, фон Дитц молча, пожал плечами, щёлкнул, оттянутой широкой помочью о грудь и велел подать горячий кофе и шоколад.
– Слушаюсь, мой господин. Будет исполнено. – Вейс снова по-военному щёлкнул каблуками и был таков.
Покуда денщик, сидя на корточках, возился у печи и, обжигаясь, подтапливал смолистым щепьём, отсыревшие от дождя на концах дрова, Отто, развалившись в кресле «связал» прерванную нить воспоминаний.
– Das ist unser letzter Trost. – Он грязно выругался в адрес заокеанских злопыхателей. – Многие из этих историков – клеветников поддают сомнениям гений фюрера! Nutten bicken! Эти порхатые умники считают взгляды нашего вождя – «лоскутными», «дырявыми» и «несостоятельными». Halt die kiappe! Но вам придётся скоро заткнуться. Мы каждому горлопану забьем в глотку германский каблук!
Самолюбие штандартенфюрера было крепко задето. Уж кто-кто, а он на совесть изучал «Майн кампф» и знал эту книгу от корки до корки, как «Pater noster…» Знал: что вся идеология Гитлера в основе своей базировалась на серьёзных философских трудах. А именно: Ницше, Шпенглера, Шопенгауэра, Фрейда, а так же Гегеля и Дарвина (социал-дарвинизм – перенесение внутривидовой борьбы на человеческое сообщество).
Больше всего повезло Ницше. Нацистский вождь, объявил его своим великим предтечей. Это выражалось в том, что он часто ссылался на Ницше и держал бронзовый бюст философа на своём письменном столе.