Сталинград. Том второй. Здесь птицы не поют
Шрифт:
Но начальник Хавив не реагировал. Замкнутый, весь в себе, он – как сарыч на столбе, ухватив когтями заклёванную. Но ещё трепыхавшуюся добычу, вытянул вперёд маленькую голову с пачканным кровью клювом и выжидал. Решал. Продолжить ли бить и дёргать тёплую сочную плоть…Или махнуть крыльями, сорваться со столба и с добычей к тёмному лесу. И нужен лишь пустяк: негромкий звук, щелчок взводимого курка, треск сучка, звяк стремени или резкий жест, чтобы подтолкнуть хищника к взлёту. На утренних офицерских собраниях, начштаба дивизии полковник Беляев, отдавал приказы, точно гвозди рубил топором. И в конце, оставляя актив замполитов, всякий раз потрясал воздух: «Ставка неустанно
За дельные, судьбоносные данные – награда за мной! Слово начальника штаба дивизии.
Это «слово» полковника Беляева, как острые шпоры – коня, подрезвило Хавив. Это «обещание» – давало реальный шанс, сбыться его заветной мечте: прогрызться – протиснуться любым способом в структуру всесильного НКВД, – служба, которая открыла бы ему новые горизонты и перспективы карьерного роста. Чёрт побери! Рекомендация начштаба дивизии, вовремя замолвленное словцо в Особом отделе, перед которым трепетали положительно все, от рядового до генерала, – было лучшей протекцией. Словом, игра стоила свеч, и политрук с пущей рьяностью удвоил усилия.
За время службы в 100-й дивизии (второго формирования 1 ), за дни и месяцы фронтовой жизни в 472-ом полку, капитан Хавив умудрился наладить немало нужных связей, но ещё больше нажил – недругов. Последний конфликт 25 октября, когда в командном блиндаже комбата воронова, собрались боевые товарищи офицеры поздравить героя – храбреца именинника Магомеда Танкаева, – пополнил чёрный список недругов замполита. Злопамятный по природной жиле, мнительный и коварный, он не прощал обид, лаская и лелея в своей еврейской душе старую восточную истину: «Месть – это блюдо, которое хорошо подавать на стол холодным».
1
18 сентября 1941 г. 100-я стрелковая дивизия первого формирования (в которой сражались ещё прославленные легендарные герои гражданской войны Н.А. Щорс и И.Э.Якир) была переименована в Первую Гвардейскую, а 100-я стрелковая дивизия второго формирования, ( о которой идёт речь в романе) была сформирована вскоре, в феврале-июне 1942 г. В Архангельской области. Именно в эту дивизию на Воронежский фронт, в марте и был перевезён М. Т. Танкаев. Эта вновь сформированная дивизия должна была в бою доказать своё право носить славное имя 100-й дивизии.
На войне, как на войне, – каждый день, а то и час преподносит – взрывает свои «сюжеты» – успевай, крутись! Бой за господствующую высоту 178,0 не правобережье, дал свои плоды. Пленных немецких солдат было в избытке, но почти все они на беду дознавателей оказывались волонтёрами – ополченцами, знания которых о дислокации регулярных войск группировки, как правило, заканчивалось своим окопом и сектором обстрела. Настоящих вояк было мало, – живыми они не сдавались, что уж говорить о кадровых офицерах!
И вот улыбка Фортуны! Удача сама шла в руки политрука – два офицера Вермахта – о таком подарке судьбы можно было только мечтать.
«Вот он твой…момент истины! И сталь плавиться, если есть сила огня… – молотил в висках и придушенно клокотал в горле внутренний голос. – Гляди не оплошай! Не выпусти Синюю птицу из рук! Превзойди себя, но выбей из них секретную
И Борис на совесть взялся за дело.
Капитану Хавив определённо нравилась рьяная, по-собачьи преданная, исполнительность бывшего штрафника Воловикова. За его ураганный напор, дикую выдумку и виртуозность в деле дознания, Борис Самуилович даже окрестил его «Моцартом». «Гена-Моцарт», с ядовито – ласковой издёвкой называл он своего подручного, и эта странная прихоть капитана, была где-то даже по нутру свирепому костолому, – беглый, но тёмный ум которого, ни сном – ни духом, не ведал – кто такой «Моцарт».
Оценивая усердие сержанта, политрук смеялся за чаем, в кулак: «Ты на допросе дьявол, а я ангел, а вместе мы, я извиняюсь, как ни крути, – гармония мира. Хм…а, ведь, и впрямь-таки, недурно звучит…
Впрочем, «симпатию» эту, Борис Хавив держал под замком, строго следуя хитромудрым заветам отцов, убеждённо полагая, что презренных «гоев» – русских, хохлов, белорусов, равно как и других иноверцев, следует держать на расстоянии, но на коротком поводке – умело использовать во благо своего карьерного роста, в решении личных потребностей, при этом всегда имея запасной «крысиный коридор» в случае грозного, непредвиденного грядущего завтра.
– Товарищ капитан, разрешите!.. – тёмно-рябиновая полоса губ Воловикова плотоядно обнажила крепкие зубы.
Хавив благосклонно кивнул головой сержанту, упирая в стол растопыренные пальцы, покрытые кольчатой чёрной шерстью. Снова царапнул, как гвоздём по стеклу, взглядом по пленным немцам и, глядя на засаленную тетрадку, произнёс ровным, почти домашним голосом, в котором бренчала угроза:
– Товарисч-ч Синицын, вы бы таки переводили нашим врагам, как драите свои сапоги. – И, энергично перелестнув исписанную мелким бисерком страницу, клюнул пером в склянку с чернилами:
– Моцарт, давай.
Сержант удовлетворённо хэкнул, что дровосек, приблизился к седовласому майору. Напрягая бычий загривок, и вдруг стремительно выбросил вперёд, как чугунная рельса, ногу. Ударил под рёбра, в печень, разбивая всмятку внутренние органы, брызнувшие кровавым соком. Этот страшный удар отбросил немца вместе с табуретом назад, к стене, где он и остался лежать в сумрачной тени, а хромовыми голенищами сапог в тускло-ржавом круге света, который бросала на бетонный пол подслеповатая лампочка «ильича».
Политрук что-то живо начиркал в тетради и снова аккуратно клюнул узким пером в чернильницу, точно напоил стальное жало змеиным ядом.
– Давай, давай, Гена, не будь колодой. Твой «долбяк» Моцарт… – буднично заметил Хавив. – Молчат вельзевулы, мать их ети…А мне это надо? Нам немтыри не нужны…Таких пускаем в расход. Переведи им, Синицын. Но таки данный товар, я скажу, дорого стоит…Смотри, не угробь дело! Головой ответишьч-ч, штрафбат».
– Никак нет! Не боись, командир, сержант зверисто ощерился и привычно, как рубщик в мясной лавке размазывает о кожаный фартук налипшую кровь, вытер клюквенно – красную слякоть с толстых, сосисками пальцев о лопоухое галифе. – Момент, откачаем..
Калёно звякнув дужкой ведра, он щедро черпанул из ведра, шмякнул твёрдой струёй в лицо одного и другого. Талая вода шибанула вспышкой ледяного огня, заручьилась на пол. Сквозь стекавшую плазму воды, зашевелились распухшие, бордово-сизые губы оберлейтенанта. Заморгали остановившиеся глаза майора.
– Гы-гы! Вот и весь припев, начальник. Можно опять упырей крестить. Разрешите, товарищ капитан? – Воловиков вновь шально реготнул жеребцом и, выворачивая по-бычьи, розоватые белки глаз рявкнул: