Сталинка
Шрифт:
– В самом деле, как умудриться рассказать коротко и понятно такую непонятную сложную жизнь, чтобы поверили? Скажут: явилась, не запылилась, когда выросли, а когда в детском доме горе мыкали, что ж не приехала?
– рассудила Татьяна.
– Может коротко сказать: не доехала бы, в тюрьму села, расстреляли бы, - подумал вслух Михаил.
– Так и не доехала. К ним же, в Корсаково направлялась, когда с подножки вагона зимой прыгать пришлось! Ой, как подумаю... жуть. Не прыгнула бы, не нашёл бы её твой отец, не было бы тебя...
– Пошли спать...
Вскоре
Написала письмо дочерям, или нет, Михаил не спрашивал. Не до того было. На дворе перестройка, дома двое детей. Мать только из больницы выписалась. В общем, так и не решился заговорить на больную тему.
Жила Евдокия одна и ни к кому из сыновей переезжать не соглашалась. Но после операции тревожно оставлять одну в доме. А она стояла на своём.
– Характер у меня не тот. Я привыкла в доме хозяйкой быть. У вас от безделья помру быстрее, чем в своем доме от дел. Тут и огород, а не спится, так ночь, полночь цветочки бумажные делаю. А перееду к любому из вас, что, перед телевизором сидеть? Домашней прислуги из меня не получится, не годна я подносить, подтирать и тарелки мыть беспрестанно. А уж стирка, да глажка - я своё за жизнь отстирала и отгладила! Так что: воды принесёте, огород вскопаете, продукты купите, да и много ли мне их надо? Вот и все. А помирать я пока не собираюсь, только душа тепло почувствовала. Поживу спокойно, как могу и хочу.
Тут и весенняя пора на носу. Миха вскапывал грядки под строгим надзором бабы Дуси на полный штык. А она, приспособив картонку к животу, чтобы шов не разошёлся, занималась другими огородными делами. И не уговорить, не убедить!
– Ты погляди, смородина цветом покрылась! Лук - батун зелёный, по всей грядке ровненько взошёл. Редиска скоро молоденькая пойдёт. Морковь проредить надо. А за ранетками огромные листья - это хрен, по корешку в банку и от помидорок и огурчиков зимой за уши не оттащишь.
Миха докопал грядку и теперь осматривал свою работу.
– Готово? Так, теперь бери грабли и надо разровнять, чтобы комьев не было и краешки поднять, а то при поливе вода будет с грядки стекать на тропку.
Угодить бабушке с такой работой оказалось совсем не просто, лучше бы ещё две вскопать. То тут неровно, то тот край низкий. Употев на семь рядов, всё-таки окончил работу.
Проводив внука, Евдокия вернулась в дом. Включила свет, подошла к зеркалу, хотела просто платок на голове поправить. Посмотрела в него, да так и замерла.
Из зеркала на неё смотрела незнакомая женщина с чёткими полосками на лбу и сеточкой мелких морщинок на смуглом от загара лице. Тонкие губы плотно сжаты и только глаза голубые, будто чужие на этом лице, смотрели на неё из зазеркалья.
– Это же разве я? И кто я?
– Спрашивала у отражения, а оно вдруг ответило, так что Евдокия даже отшатнулась. В голове чётко и чуть
– Ты хотела Ольгу увидеть? Так умерла Ольга в тайге, в тяжёлых родах. А Евдокия тогда сына родила. Помнишь?
Евдокия помнила. Ещё бы? Она села на диван, опустила на колени натруженные руки.
– Вот, вот, и руки, разве это Ольгины? Присмотрись, это руки Евдокии. Ты четверть века Евдокия, как в той сказке, сгорела твоя лягушачья кожа. Помнишь, как в муках кричала Константину, что ты не Ольга, ты Евдокия?
– Я же рожала, роды были тяжёлыми...
– вслух сама себе сказала и оглянулась. Вдруг почудилось, что не в доме, а в каком-то странном пространстве гулком и свободном легко и невесомо парит. Неясные волны качалась, и расплывались цветными блёклыми мазками.
– А ты думала, легко одной душе переродится, и другую на свет впустить в один и тот же час, в одну и ту же минуту? Вот и мучилась твоя душа болью невыносимой, хуже телесной.
– Я же дома! И сижу на диване!
– Ну, сиди, сиди... Евдокия.
Евдокия протянула руку, чтобы ухватиться за подголовник дивана, но та будто деревянная, только неуклюже ткнулась в него. "Затекла", - подумала Евдокия и попыталась осмотреться: лежит на полу, возле зеркала, припечатавшись лбом к ножке кресла. Подтянула ноги, кое-как села. Посмотрела в окно, светает что ли? Свет зажжен. Голова раскалывалась от боли, но потихоньку пришло осознание: отчего-то вечером потеряла сознание. Не спеша перебралась на диван. Вроде показалось, кто-то кричит, или стучит? Не понять, шум в голове.
В этот день Виктор работал со второй смены, а жил ближе всех из братьев, вот и решил утром, до работы забежать к матери: воды принести, может печь истопить, да мало ли?
Окна дома выходили на улицу, обычно либо мелкий камешек в стекло кидали, либо просто кричали: "Мама! Это я! Открой!" А тут и кричал, и кидал - нет ответа. Куда могла уйти в такую рань? И он перелез через забор. Во дворе никого, заглянул в огород, вдруг с утра поливать взялась, вот и не слышит. Нет и в огороде. Решил, что куда-то уехала, и без всякой надежды дёрнул дверь в дом, а та легко и свободно распахнулась.
– Мама!
Вызванный врач констатировал гипертонический криз. Выписала таблетки и, уходя, вздохнула:
– Ей бы телефончик установить, чтобы если что хоть позвонила.
М... да. Ближайший телефончик в продуктовом магазине. А ночью и вообще по близости нет ни одного. И что делать?
– Мам, пока я с тобой поживу. А там что-нибудь придумаем.
С того дня жил Виктор на два дома. С работы забегал к себе домой, всё-таки семья, дети, потом бежал к матери. Жена только вздыхала, но выход-то какой? А сам не оставлял попытки поставить телефон, ведь столько лет на одном и том же заводе связистом отработал. И, что называется, выбил. Пусть параллельный, то есть сразу два абонента подключены: пока один говорит, у второго телефон не работает.