Сталинка
Шрифт:
Что до театра... По ночам роли учу, и это уже дело, а не бессонница. Эх, если б смолоду знал, в актёры бы пошёл! Теперь вот тороплюсь, успеть хочу какую-нибудь весёлую роль сыграть. Ну... может и сбудется. А?
Жил Бобыкин рядом со сквером Сурикова, поэтому проводив его до подъезда, Михаил направился ловить такси. Разговор затянулся допоздна. Стоя на обочине пустой дороги, думал: "И что теперь? Если не в кино, а вот как в жизни, кто же замесил такую кашу, когда бандиты разгуливали по городам и весям и творили, что хотели, ещё и именем трудового народа прикрывались? А люди в государстве власть от бандитов отличить не могли! Это как? Убийца наказан? Наказан. Расстреляли. А легче почему-то от этого не стало. Только хуже. Нашел -
Ольга слушала рассказ сына. Видела его побелевшие губы и злые глаза.
– Если бы в борьбе, в бою погиб! А от бандитской руки... м...м...м!
– Мотал головой от злости и обиды.
– Ну... где живут клопы? Где можно кровушки людской напиться. И вывести их не так-то просто. Вот и бандиты, пьют людскую кровь и поди, истреби эту нечисть.
– Ольга положила свою небольшую сухонькую ладонь на крепкую руку сына: - Главное, на те же грабли не наступать.
Он вопросительно посмотрел на мать. Ольга чуть подняла вверх брови:
– Когда клопов травят, себя отравой не натирают. Вот и бандитов надо истреблять так, чтобы себе не во вред. Спокойно и вдумчиво. Ни стоит скопище клопов жизни даже одного человека.
– А... девочек, сестёр... искала?
Евдокия пожала плечами:
– Теперь я им зачем? Выросли они без меня.
– А сама, ты сама?
– Статья моя срока давности не имеет. Да и, выходит, скрывалась я всё это время. Не хочу будить лихо.
– Давай я напишу! Должны же понять!
– На их долю выпало тяжелое детство. Детский дом, где им объяснили, что мать их беглая преступница. Что мне на это ответить? Нечего. Не била того следователя по голове? Не убегала? Так и била и убегала. Их с собой забрала? Нет. Выходит, бросила. И что я скажу, как оправдаюсь? Да и не могу, душа не позволяет... оправдываться! Всю жизнь без вины виноватая. И... боюсь, не вынесу я этой встречи. Слишком душа наболела.
Письмо
Это случилось в начале лета. Дни стояли тёплые, солнечные. Татьяна приехала навестить свекровь. Евдокия так и жила в доме, который купила, переехав из Журавлёвки. За палисадником по-прежнему журчала Панюковка, хотя после построек в её верховьях дач, значительно обмелевшая. При доме большой ухоженный огород, грядки редиски, лука, чеснока. Помидоры в небольшой самодельной тепличке, огурцы в парнике. Смородина, крыжовник и две раскидистых ранетки под окнами. В палисаднике кусты сирени. Сыновья обзавелись семьями, заработали свои квартиры и теперь жили отдельно, навещая мать по выходным, праздникам или так, после работы.
Вот и Татьяна приехала посмотреть, не надо ли послать сына Миху бабушке в помощь. Всё-таки огородная страда. Где что вскопать, прибить, отремонтировать. Между свекровью и старшим внуком Мишей сложились свои отношения, образовались секреты и общие дела. Какие? Татьяна даже не пыталась узнать. Ведь и так было понятно, что строгая и требовательная баба Дуся плохому не научит. Вырастила же четверых сыновей: не пьют, не курят, работают, денежки зарабатывают. Людям на зависть. Однажды нечаянно раскрыла один их секрет: только внук с бабушкой подъехали к воротам дома с тачкой, гружёной обрывками медной проволоки, тут и Татьяна подошла. Оказалось, промышляли на заводских задворках. Медная проволока требовалась Евдокии для стеблей искусственных цветов, которые она изготовляла долгими зимними вечерами, а потом продавала.
В этот раз свекровь принесла в тазике мытые совсем молоденькие, ещё мелкие огурчики, редиску, укроп, лук. Татьяна мелко нарезала свежую зелень, посолила, поперчила, залила растительным маслом, с чёрным хлебом - объеденье! Это было их фирменное блюдо. Если приготовить такой же салат из магазинных овощей - ничего похожего не получится.
Разговор
– Я письмо получила... от дочерей.
Спрашивать что пишут, Татьяна не решилась. Она, молча, смотрела на свекровь.
– Вот, почитай, - и протянула обычный почтовый конверт.
– Я сама их искать не решилась. Но послала письмо в Корсаково, двоюродной сестре. Та написала в интернат, по последнему известному адресу. Оттуда ответили, что перевели их в другое место, но адрес указали. Так постепенно она их нашла. И вот письмо...
– Привыкнув к сдержанной, немногословной свекрови, Татьяна почувствовала, как дрогнул её голос, увидела навернувшиеся на глаза слёзы.
Два листочка в клеточку из школьной тетрадки аккуратно исписаны шариковой ручкой. И... таким знакомым показался Татьяне этот подчерк. Он так был похож на подчерк свекрови! Но как это могло быть? Татьяна посмотрела на свекровь. Та молча пожала плечами:
– Я в огород. Там воду дали... А ты читай, читай.
– И вышла вон. Что могло быть в письме дочерей к матери? Наверное, радость, что всё-таки нашли друг друга, как бы судьба не ломала и не корежила. Но радости в поведении свекрови что-то не наблюдалось. Да и, как ни странно, оказалось не так-то просто развернуть эту пару листочков в клеточку. Казалось, что это не бумажные листки, а нечто чугунное, монолитное, тяжелое. Так, стоя посреди кухни, Татьяна и начала читать: медленно, несмело.
Здравствуйте, Ольга Георгиевна!
Пишут вам ваши дочери Люда и Света. Не так давно мы получили письмо от своей тёти из посёлка Корсаково. Она сообщила, что вы живы, здоровы. У вас другая фамилия, другие имя и отчество, новая семья, четверо сыновей, то есть наших братьев. Нам известно, что оставив нас в деревне, вы уехали в город, и там совершили тяжкое преступление. А будучи осужденной, сбежали из-под стражи. Но, как можно идти на преступление, а потом на побег, не подумав о своих малолетних детях? Мы выросли в детском доме. Нас не разлучали, дали возможность выучиться. Государство кормило, обувало, одевало. Ещё в интернате, при переводе в детский дом, нам рассказали о вас правду, но никто никогда не упрекал. За что мы, конечно, благодарны. Учились мы хорошо. После школы получили высшее образование, опять же государство предоставило такую возможность, выделив одновременно общежитие и стипендию, хотя по документам сиротами не считались. Ведь вы были живы и находились в розыске. Значит, нам таких льгот не полагалось. Отца искать не пытались, так как знали о его гибели. Да и так понятно: не убили бы на войне, вернулся бы домой. Горько и обидно от того, что при живой матери пришлось расти в детском доме. Ведь четверым сыновьям хватало места, значит, была крыша над головой, под которой двум вашим дочерям места не нашлось. Теперь мы взрослые, и все у нас хорошо. Но каково было в детском доме маленьким девочкам, стоит ли писать? И так понятно.
Как мы узнали из письма тёти, всё у вас теперь в порядке. Рады за вас.
Если пожелаете приехать, адрес есть на конверте. Встретим и не обидим. Если нужна будет наша помощь, напишите, не откажем.
Ниже приписано:
Писали по обоюдному согласию. Люда и Света.
Вот таким было это, столь долгожданное письмо.
"Ну не правы девчонки! Не правы! Если объяснить им все подробно... Как? Свекровь до сих пор в розыске. Поди теперь разберись, кто прав, кто виноват? Но написать надо и ехать. Ехать к дочерям".
– Похоронив мать, Татьяна думала, что простила бы и вообще не судила бы ни за что, только бы была жива, только бы увидеть... Тем более, что прощать свекровь не за что. Просто дочери ничего не знали. Ну, то есть знали с чужих слов, полуправду, а это хуже самой злой лжи! Ведь ложь можно опровергнуть фактами, а как быть в этом случае?