Стальное зеркало
Шрифт:
За спиной сновали пажи с высокими пузатыми кувшинами — вино, фарфоровыми графинами — компоты, медовые настои трав, сиропы. Вино Мигель пил редко и мало, хоть и происходил из страны, где его начинают употреблять сразу после материнского молока. Ровно потому и не пил: после отцовских винных погребов большая часть предлагаемых что здесь, что в Роме вин кажется подделкой. Здесь и гранатового вина, почти черного, терпкого не подают, наверное, и не слышали про него. Де Корелла махнул рукой, подзывая мальчика с вишневым компотом. После приятного ужина — самое милое дело, а то вскоре настанет время подниматься из-за стола…
Двух почтенных дам, что отделяют делла Ровере от белокожей спутницы невесты, Мигель не знает. Одна — скучная, гриб сушеный какой-то, лет за шестьдесят, остального за толстым слоем румян и белил не видно. Другая — лет сорока, если приглядеться, если очень тщательно приглядеться — иначе кажется, что ненамного старше той девицы, которой так понравилась история смерти Аттилы. Роскошные русые косы уложены в два оборота и едва-едва прикрыты небольшой шапочкой, все остальное в даме еще более достойно внимания — и осанка, и полные округлые плечи, и пышная грудь. Хороша дама, более чем хороша. Интересно, кто это?
— Супруга коннетабля, — отвечает герцог на незаданный вопрос. — Они похожи, верно?
Да, похожи, как бывают похожи супруги, лет двадцать пять прожившие в любви и согласии.
Экое невезение — как тихая девушка, так не годится Его Светлости в невесты, как приятная дама — так замужем за человеком, которого обижать не хочется. Не стол, а разочарование одно.
Застолье, впрочем, кончилось. Начались танцы, а для нежелающих танцевать — прогулки по залу и беседы. Предполагается, что приятные… на самом деле — как получится.
Сначала он танцевал с женой короля — как Маргарита будет жить без музыки, непонятно — а потом с собственной женой, и это, конечно, было куда лучше. Ее пока еще Величество танцевать умеет и любит, но танцует — для самого танца, партнер для нее только часть музыки и движения. А с Анной-Марией, даже трижды не будь они единой плотью, все иначе — как в бою, нет ничего — только ты… и ты.
Тут нечем восхищаться, невозможно сделать ошибку — все получается само и именно так, как нужно.
После третьего танца супруга улизнула, вежливо поклонившись. Тоже понятное дело, Пьера она видит гораздо чаще, чем некоторых своих орлеанских подружек. Как же дамам не пошептаться, не пообсуждать гостей, новости, сплетни и прочие события придворной жизни? Коннетаблю дамские пересуды неинтересны, с него хватает и мужских разговоров. Хотя, признаться, все одно и то же: кто что сказал, кто во что был наряжен, кто с кем танцевал, кто кого навещал… И даже кажется, что дамы меньше говорят о нарядах и ночных приключениях, чем мужчины.
То ли не вывелась привычка с пред-предыдущего царствования, когда о чем-либо, кроме кружев и женщин, разговаривать было попросту опасно, то ли ветер в головах сам собою заводится, а потом его уже с городской стражей не выселишь.
Есть, конечно, еще охота — но о ней дамы тоже говорят и в тех же подробностях.
Де ла Валле перемолвился парой слов с младшим братом Клода, повел взглядом по залу в поисках Жана — проверить, не слишком ли близко отпрыск к Карлотте, только скандала сейчас не хватало, — нет, все в порядке, наследник развлекает фрейлин королевы Маргариты. Выволочка, устроенная перед самым приемом, пока еще действует, да и при матери любимый сын не позволит себе ничего лишнего. Анна-Мария хоть и увлечена беседой с подружками, тоже приглядывает. Все спокойно.
Обернулся через плечо — просто так, на всякий случай, мало ли, кто и что там, — и увидел вежливо улыбающегося толедского дона, спутника посла. Рядом с ним — фрейлина, сопровождающая Карлотту, и сама Карлотта. Разговор, кажется, всех троих устраивает. Троих, не четверых: сам посол стоит в шаге от компании, внимательно осматривает зал.
Черный бархат, белый шелк, алые рубины. Изысканно, ничего не скажешь.
Одеваться умеет. Говорить умеет. Молчать тоже умеет, даже слишком хорошо. И людей своих — для молодого человека в чужой стране — держит крепко. И чем такой милый юноша Его Величеству не нравится… может тем, что на него самого слишком похож — но разве это плохо? По характеру похож, не по внешности, конечно — Людовику до юного ромея далеко, экое лицо, кожа — как томленые сливки… и как вспомнишь, что говорят об умении этого красавчика владеть мечом, так сразу хочется пригласить его в гости. Аж язык чешется. И Жану полезно было бы посмотреть.
А проходящий мимо Клод Валуа-Ангулем рядом с папским посланником выглядит… пожившим, не без ехидства находит слово де ла Валле. Обидно, наверное, Клоду, если до него, конечно, дошло. Но это вряд ли…
Герцог Беневентский сразу же замечает беглый взгляд коннетабля — как, краем глаза, что ли? — поворачивается, делает полшага вперед. Очень удачно встает — как бы и невесту не бросил, спиной не повернулся, и к Пьеру ближе, расстояние как раз для приятной беседы, но без секретов, в полный голос. Все это, как понимает де ла Валле, не случайность, а выучка, очень хорошая выучка. И это заметно.
— Прекрасный прием, верно, граф?
Но ты бы, конечно, предпочел этому приему полноценный военный совет. Ничего, подпишем договор, и будет на нашей улице праздник.
— Прекрасный. И прекрасный повод для приема.
— Да, повод нас очень радует, — а по виду и не скажешь, то ли радует, то ли огорчает, то ли начисто все равно, то ли, невзирая на всю выучку, ромея что-то иное совершенно не устраивает. «Нас» — это Его Светлость так церемонен, или это он обо всем посольстве сразу? — Я был несколько удивлен, когда мне сообщили, что не все были довольны договором с Альбой.
Корво так мягко и четко выговаривает латинские слова, что коннетабль, который недолюбливает древнюю ромейскую речь, даже не задумывается, верно ли понимает. И отвечать легко, словно каждый день с утра до ночи так и разговаривает. Пьер даже забыл, что с ромеями обычно предпочитает говорить на толедском.
И свою речь посол стелет мягко, и о чужую не спотыкается. Одно слово — бывшее духовное лицо, хотя слово тут, конечно, не одно. Да и в вопросе слоев больше, чем слов.
— Наши отношения с Альбой не так плохи, как ваши с Галлией, но все же бывали достаточно нехороши, чтобы теперь на любой дар из Лондинума в Орлеане смотрели с подозрением — и проверяли, не придется ли сносить ворота, чтобы втащить подарок на площадь.