Стальное зеркало
Шрифт:
Жан осторожно улыбается, хотя смотрит в пол. Тоже почему-то доволен, как сытый мерин. В лунную ночь. Тьфу ты, это сивой кобыле в лунную ночь бредить положено…
— Соблаговолите, Ваше Величество, выслушать моего сына.
Нет, это не о свадьбе. Но что их еще могло привести сюда вдвоем?
— Я слушаю.
Если молодой человек заговорит о том, о чем король не желает слышать — пусть пеняет на себя.
— Ко мне, — опирается на спинку отцовского кресла Жан, — обратился незнакомец из ромского посольства. Он пригласил меня на прогулку и был очень разговорчив, — ухмыляется до ушей Жан, — и очень настойчив. Ему хотелось рассказать мне о том, что происходит в посольстве. Я его выслушал, Ваше Величество.
— А потом, — добавляет уже коннетабль, — я выслушал Жана. Он мне все пересказал, в подробностях. На память мы не жалуемся…
— Как я понимаю, юноша, ваш незнакомец не ограничился жалобами на медлительность аурелианцев?
— Нет, — качает головой Жан, — он про это вообще ни слова не сказал. Как раз наоборот. Он сказал, что ромейская сторона, прекрасно понимает наши затруднения на севере, я не понял, к чему это он, и собирается договориться с Толедо. Чтобы ускорить подписание плана военной кампании. Что выступления следует ожидать в первых числах июля, и это вопрос решенный. И что мне следует озаботиться… ну, вы понимаете, чем, Ваше Величество, — слегка краснеет Жан.
— Прекрасно понимая наши затруднения на севере? — король смотрит на своего коннетабля. — Собирается договориться с Толедо?
Лучше бы уж про свадьбу, в самом деле.
— Я, Ваше Величество, совершенно уверен, что все это в ближайшее время всплывет в лучшем случае в Равенне. Скорее в Лионе. Так что можете меня казнить. Я ведь, как понимаете, давным-давно продаю и нашим союзникам, и противникам самые секретные сведения…
— Господин коннетабль, отсюда не далее как час назад вышел ваш… предполагаемый подчиненный. Я сейчас не понимаю шуток. Бессмыслица какая-то, — говорит король.
Зачем послу губить де ла Валле? Зачем врагам посла губить де ла Валле? Что за хлев этот папский сын развел у себя в посольстве…
— Какая ж это бессмыслица, — вздыхает коннетабль. — Это пакость. Хорошая такая, большая пакость. Про Толедо я бы не думал, про июль и прочее — тем более. Это пустая посуда, чтоб телега звенела. А вот насчет севера… ну кто же, как не я, сообщил им? В этой части страны о наших неприятностях знает пять человек, да еще курьеры могли кому-то проболтаться, прежде чем уехать обратно. А если рассказал ромеям — отчего бы и не всем остальным, верно?
Я ошибся, думает король, и тут не без проклятой женитьбы. Я отказал де ла Валле в невесте. Это повод для недовольства, для взаимного недоверия, для подозрений — и этим поводом не преминули воспользоваться.
— Как сказал бы только что упомянутый твой предполагаемый подчиненный, бессмыслица для всех случаев, за вычетом одного. Человек, говоривший с твоим сыном, делал это при свидетеле или при свидетелях. И он не ждал, что вы тут же доложите мне. Ты ведь не пришел бы с этим к моему дяде. И сына бы не привел.
— Разумеется, не пришел бы. Я бы, только выслушав Жана, бросил все и уехал в Толедо лет на пять, — смеется Пьер. — И семью бы увез.
— Не знаю насчет свидетелей, Ваше Величество. Я не заметил, чтобы нас слушали. Но «Пьяная курица» — место очень людное. Особенно днем. Знакомых я встретил десяток, если не два, — пожимает плечами Жан. — Я не очень-то хотел с ним разговаривать. Он… я не разбираюсь, кто там у ромеев кто, но на простолюдина похож. Кажется, — потирает бровь Жан.
— Там… все на всех похожи. Вы видели секретаря герцога? — Видели точно, заметили вряд ли. Секретарь и секретарь, грызун бумажный. — Он хозяин одного из тамошних маленьких городков и родич гибернийским фицДжеральдам. Ну и через них — вам. Седьмая вода на киселе, но родич, — будете знать, как вламываться в неподходящее время с неприятными новостями, теперь извольте раскланиваться с этим сурком, как он есть дворянин, владетель и родня. — Значит, свидетели были. Вот вам и отгадка.
— Я вот думаю, Ваше Величество… отчего бы нам и дальше этого болтуна ромейского не слушать, верно? — спрашивает Пьер. — Хуже уже не будет точно.
— Слушайте. — решительно согласился король. — Слушайте его охотно и внимательно. И будьте к нему щедры.
— Мы, — улыбается герцог Беневентский, — желаем быть гунном.
Мигель де Корелла не улыбается в ответ: во-первых, улыбаться с набитым ртом невежливо и не подобает воспитанному уроженцу Толедо, это пусть местные себе позволяют что угодно. Во-вторых, Его Светлость попросту жалко — он же терпеть не может пышных застолий, а особенно на северный лад. В отца пошел. Но в доме Его Святейшества подают к столу не только то, что обрадует гостей, но и то, что по вкусу хозяевам. В Орлеане же на стол попадает только то, что считают наилучшими угощениями: все эти тушеные, жареные, вываренные и еще раз обжаренные блюда с бессчетными подливами, соусами, заправками и приправами. Мигелю нравится. Герцогу — нет. Но показывать отсутствие аппетита — смертельно оскорбить хозяев.
На вкус де Кореллы тут и не от чего отказываться: после основных блюд настал черед сладкого, вроде, и не лезет уже, но как же пропустить — одного суфле десяток видов. С вишней, с черешней, с персиком, с абрикосом, с миндалем, со сладким каштаном… Фрукты, конечно, не свежие, а с прошлого лета хранившиеся в меду — ну и замечательно, так еще вкуснее. А булочки? Нет, ну кем нужно быть — не считая Чезаре, — чтобы не уделить внимание таким булочкам? Румяные, пышные, еще теплые, с нежной золотистой корочкой, что твои девицы на выданье!
А начинки? Со сливками, с ромом, с малиновым сиропом, с лимонной цедрой, с хересом и медом… нет, все это никак нельзя перепробовать, к сожалению. Не влезет даже в Мигеля. На большую часть можно только полюбоваться. И выбирать приходится очень придирчиво: если возьмешь это печенье, то вот на те миндальные вафельки точно места не останется. Какая досада, что человек — всего лишь человек, а не бочка Данаид…
— Тогда уж Аттилой? — отвечает де Корелла, проглотив очередной кусок.
— Да, Аттилой и в самом деле неплохо. Требует большого приложения усилий в начале, зато потом некому возражать. И, обрати внимание, то, что для обыкновенного варвара является грубостью и невниманием к гостям, хозяевам и сотрапезникам, в исполнении Бича Божьего чудесным образом превращается в достохвальную умеренность.
Если соседи по столу слышат, не страшно. Примут за проявление италийского чувства юмора. Или толедского, оно еще суше.
— Аттила, — назидательно сообщает Мигель, прежде чем потянуться за очередным лакомством, — не смог завоевать Рому. Да и вообще ничего дельного у него не вышло.
Мальчик-паж, стоящий с подносом кексов с цукатами, терпеливо ждет. Герцог и сам знает все насчет Аттилы. Но просто жевать, не говоря ни слова, тут тоже не принято, особенно, если сидишь на весьма почетном месте, за одним столом с Их Величествами. Приходится беседовать. Хоть о чем-нибудь. Пусть даже с собственной свитой. Герарди, впрочем, как раз молчит — и очень внимательно слушает, что говорят вокруг. А вот на него самого время от времени бросают недоуменные взгляды. По церемониалу гостям ранга Его Светлости положено двое сопровождающих дворянского звания — наверное, чтобы было кому высокую особу с приема уносить — но Герарди на дворянина совсем не похож, а похож на пожилого горожанина, не принадлежащего даже к дворянству мантии…