Стальное зеркало
Шрифт:
Украшения. Шляпа. Перчатки. Меч… нет, все равно при входе отберут, хватит и кинжала. Все это годится в дело, когда не остается ничего другого. Перстни. Цепь. Пояс. Атрибуты положения. Те же доспехи.
Солнце бледное, свет неплотный — не зачерпнешь и не обопрешься, воздух… воздуха тут, в сущности, и нет. То, что вокруг — ничто, разбавленное пустотой. Вчера и солнца, и ветра было больше, сегодня уже не осталось. Вчера было смешно, до невозможного смешно — какая глупость, Аурелия предивная страна, где еще подобное может произойти?
Смех кончился, воздух тоже.
— Мигель, останешься здесь. Здесь.
Вряд ли все зайдет слишком далеко. Вряд ли оно вообще куда-нибудь зайдет, не самоубийца же этот… «Автократ»- подсказывает Гай… да. Но мало ли. Я и сегодняшних событий не ждал. И вчерашних.
Да и Гай вчера советовал обвенчать влюбленных больше ради шутки, чем из осторожности. Так что де Корелле и Герарди лучше наружу не выходить — мало ли, какие еще нас подстерегают неожиданности.
Мигель кивает, только что военный салют не отдает. Издевается, а заодно и выражает свою позицию. Молча. При помощи выразительной пантомимы… как вчерашняя парочка. Не особенно приятная аналогия. Да пусть сам принимает решения.
— Отвечаешь головой за Герарди… — Нет, радоваться и считать, что запрешь секретаря в покоях, рано: — И за себя. Конверт — синий.
Никакого конверта, конечно, нет — это просто название. Все давно обговорено, на все случаи жизни. На практически все. Есть цепочка командования, есть люди Рамиро Лорки, которые ждут под городом. Будем надеяться, что не пригодится.
Вот теперь и шутки кончились. Дверь под ладонью. Все.
«Если он заставит ждать, это хорошо, — говорит Гай. — Твое дело, все-таки, свести эту историю к шуму. К тому, чтобы она закончилась ничем.»
Да, конечно. Это — постановка задачи. Получить желаемое и ничего при этом не обрушить. Аурелия не его страна, Людовик не его король, здешние порядки касаются его только постольку поскольку.
Король не заставил ждать. Короля было слышно за один поворот и длинный коридор. Это умеет так орать? Железо по стеклу, надтреснутый колокол, несмазанные дверные петли, проржавевший флюгер, тележное колесо — благозвучнее, потому что цельны и закончены в себе. Здесь — половина звука, половина смысла, пытающаяся занять форму целого — ложится холодной ладонью между лопаток, и не стряхнешь: липкая.
В данный момент казнями египетскими грозят начальнику караулов. Суть обвинений — нужно признать — справедлива. Звук и смысл. Все остальное — лишнее, раздувающее верную суть до пустых радужных пузырей, летящих по ветру. Воздух заполнен скрипом, словно метет метель из толченого стекла.
Это, вопящее в кабинете, удивительно похоже на своего покойного тезку. На слух, по крайней мере.
Впервые вижу, чтобы жертва подражала тюремщику.
«Это бывает, — отзывается Гай. — Чаще, чем ты думаешь. Люди очень легко присваивают все, что позволяет им не чувствовать себя беззащитными.»
Беззащитными были вчерашние двое. Впрочем, почему — были? Увы, были и остались. По крайней мере так показалось коронованному пускателю мыльных пузырей. Он ошибся. Ему плохо доложили, не все, не так. Он не понял, что сделал. И сейчас — дверь распахивается, господин обер-камергер с перекошенным лицом, в перекошенном камзоле кланяется, приглашает, провожает — должен понять. Должен.
Он нарушил мое слово.
Король, следует признать, пытается произносить какие-то положенные церемониалом слова — но сквозь них отчетливо слышно желание обрушиться всем весом и раздавить. И почему-то — страх.
Под подошвами что-то хрустит, легко, как скорлупа. Фарфор, кажется.
— Ваше Величество, вчера вы были бесконечно добры и обещали, что ваши милости не прекратятся и впредь. И я, зная, что этот источник воистину неисчерпаем, спешу злоупотребить им. — Лицо короля — одна из тех вещей, которые нужно сохранить. По возможности. — Я не ведаю, чем госпожа Лезиньян вызвала ваш гнев — но как человек, все еще связанный с нею, и как будущий ваш верный подданный, я прошу вас сжалиться над ней и всеми, кто с ней.
Пустые карие глаза сходятся на посетителе. Кажется, король забыл, что удовлетворил просьбу об аудиенции, выслушал доклад о прибытии, велел пригласить, только что приветствовал и называл по титулу. Смотрит, как арбалетчик на далекую мишень. У лучников другой взгляд — там предчувствие усилия, предельного напряжения всех мышц, нужного, чтобы отправить в полет стрелу. Там — цель и полет. У арбалетчика — цель и легкость.
— Вы имеете дерзость приходить ко мне с подобным?!
— Ваше Величество, разве это дерзость — вверить себя милости монарха?
Ну вспоминай же! Ты — правитель, а не перепуганный мальчишка, ты достаточно силен, чтобы не кричать.
Меня не будет слышно за дверью. Его будет слышно, а меня — нет. Это очень неудобно, потому что Мигель надолго от меня не отстанет.
— Вы понимаете мою милость как право требовать услуг! Одного, другого, третьего! Каждый день!
«Не отвечай», — говорит Гай.
Да, конечно. Отступить на полшага, слегка поклониться. Конечно, все требуют, таково бремя монархов.
— Вы запомните, что не можете мне указывать! Я вам объясню! Наглядно!
Пока непонятно, охлаждает ли его отсутствие ответа — или, наоборот, только распаляет. Пропустим еще один ход.
— Я всем напомню, где чье место! И вам в первую очередь!
— Ваше Величество, если я имел несчастье причинить вам хотя бы минутное неудобство, я прошу прощения.
— Вы думаете, что вам дозволено испытывать мое терпение? Что вы можете себе это позволить? Что мне нечего вам ответить? Я — правящий монарх Аурелии, ясно вам? И никому, слышите вы, никому не позволено мне дерзить! — Человек напротив делает шаг вперед, еще один, нет, не наступает, просто начинает ходить по кабинету. Хруст. И крик, крик… если опустить веки, кажется, что по полу, по мебели стелется мыльная пена, плотная, яркая, пузыри лопаются, когда на них наступают… Здесь умеют варить хорошее мыло, но зачем же им кормят правящих монархов? — Я научу вас тому, что вам до сих пор забывали преподать!..