Стальное зеркало
Шрифт:
— О вас. Он же следующий в линии, пока у Его Величества детей нет. А ничего, кроме смертной казни, законы за цареубийство не предусматривают… А он сам — ну знаете же. В его случае никто даже не предлагал, не привлекать же Господа Бога как соучастника.
Кажется, спаситель потихоньку приходит в себя. По крайней мере, естественный цвет лица к нему возвращается, хоть и не сразу. Румянца у него нет вообще, это Анна-Мария еще на приеме заметила, но хоть уже скулы — не как белый мрамор на свежем изломе, и губы видны. И рассмеялся. Хорошо. На кого же он похож… вот похож донельзя, на кого-то знакомого, не очень близко, но я же видела их рядом, и тогда еще подумала, что хоть по чертам лица — ничего общего, но вот двойняшки тоже родятся не очень похожими, а все равно — одна кровь, одна плоть. Вспомнить бы. Потому что это, определенно, была особа женского пола. Молодая.
— Сегодня, я думаю, все уже закончилось. А завтра вас ждут серьезные испытания — Его Величество будет извиняться.
— Он имеет такую привычку? — приподнимает брови посол.
— Да. И вы, думаю, понимаете, что злопамятность не украшает, — чуть строже, чем раньше говорит Анна-Мария. На всякий случай.
— И бросает тень на будущее.
— Именно. А невесту я вам подыщу лично… если вы позволите, конечно.
Посол смотрит на нее очень внимательно — и даже как-то жадно.
— Я полностью доверяюсь вашему выбору.
— Вот и замечательно, вот и славно, — графиня убирает руку. — Пожалуй, нам пора возвращаться. Ваша свита в нетерпении. Они, кажется, собирались брать приступом королевский кабинет… не будем испытывать их терпение дважды.
— Я счастлив вашим обществом и с удовольствием повинуюсь вашим желаниям.
И у Анны-Марии возникает странное ощущение, что молодой человек говорит чистую правду. И только правду.
«Не знаю, — думает она, — что представляет из себя его отец… но вот мать у него совершенно точно разумная и мудрая женщина!»
Джанпаоло Бальони ушел не сразу. Он как примчался в малую королевскую приемную с приятелями и при оружии, так потом при де Корелле с Герарди и задержался. А примчался, между прочим, потому, что испугался за посольство. Ему уже успели здешние его дружки объяснить про королевские странности, он представил себе, что будет, если Его Величество что-то такое эдакое ляпнет ничего не подозревающему Корво — собственно, в этом смысле между Корво, Орсини, Колонна, самими Бальони и вообще любым семейством из числа друзей, союзников или кровников разницы нет никакой: сначала убьют, потом вспомнят, кого — и кинулся поднимать всех, кого мог найти.
Ну а потом, когда все улеглось, а Его Светлость отправился досыпать, Мигель молодого перуджийца еще и допросил, вытащив из него все рассказы его приятелей почти дословно. Ну ведь было же велено — докладывать о любой мелочи, обо всех слухах и сплетнях… но нет, пока гром не грянет, не поймут.
Вчера было веселее. Вчера тоже возник вопрос «почему мы ничего не знали о нежной страсти этой парочки?» — и оказалось, что Герарди слышал, что девица Лезиньян ранее была помолвлена, Мигель был осведомлен, что Жан страдает на весь город о своих чувствах, но вот сложить два и два, предположить, что страдания вполне взаимны, а все взбрыки Карлотты ровно этими страданиями и вызваны, никто не додумался. А с Чезаре знаниями не поделились, как чем-то общеизвестным и незначительным. И все-таки было смешно — и каявшимся доверенным лицам, и герцогу, шутившему, что в Орлеане доставляют прямо в покои актеров с отличными комедиями… Сегодня смешно не было.
Выгнать ретивого помощника оказалось не так-то просто, ему и нудная нотация в два голоса — «должны были рассказать раньше, и кто вам позволил влетать в королевскую приемную с оружием и соратниками…» настроения не испортила. Еще удивительнее, что первым, откликнувшимся на его призыв, оказался Санта Кроче. Этот, правда, ретировался как только понял, что дело пахнет очередной выволочкой. Вражда враждой, а в некоторых случаях даже несвятая троица вспоминала о том, что на чужой территории нужно стоять друг за друга. Почаще бы…
Но все же ушел. А Его Светлость спит, и сейчас его крепостной артиллерией не разбудишь. Даже прямым попаданием. Убить — убьет, а проснуться он не проснется. Утром, своим утром, он будет свеж и благорасположен, и все выслушает, и примет к сведению… только в следующий раз выйдет то же самое. Как-нибудь по-другому, ошибок Чезаре не повторяет, но то же самое.
— Если бы Его Величество был чуть больше похож на своего покойного тезку… — задумчиво говорит Герарди.
Мигелю не нравится его тон — как бы осуждающий, с легкими нотками испуга, но в основе лежит не страх, не возмущение, а кое-что другое. Мигелю не нравится выражение лица Агапито: тоже слишком мало нужной, необходимой сейчас суровости, это только флер, а под ним… восхищение? Уважение? Лучше бы он по столу стучал и грозился уйти в отставку не сходя с места, и бранился. А вот вполне понятная двойственность… этого нам не надо. Это у нас уже есть. Мигель и сам такой.
— Будь он больше похож на своего покойного тезку… Если бы нам очень повезло, то новый король Аурелии устроил бы нам всем побег. О целях посольства пришлось бы забыть. Это если бы было кому бежать. Дойди дело до оружия, стража зевать бы не стала. И во флигеле мы бы не удержались. Я потому и пошел с вами в приемную, что мы ничего не теряли.
— И все это из-за какой-то… ерунды!
— Из-за сказанного слова, — пожимает плечами капитан.
— Данного вопреки законам и правилам, — Герарди встает, прохаживается по комнате, заложив руки за спину. — Мы здесь гости, дон Мигель. Гости, а не хозяева. У нас есть свое дело. А подданные короля Аурелии — это его подданные. Я не вполне уверен, что господин герцог это понимает.
— Теперь запомнит. И, при случае, будет хотя бы знать, на что идет.
— При случае? — секретарь посольства останавливается, зябко ежится. — Это, что, не… это случается? И как часто?
— По обстоятельствам. Раз в год или реже.
Хуже было только однажды.
— Понимаете, дон Мигель, я испугался не за себя. И даже не за нашу миссию. И не гнева Его Святейшества… — Поданный служанкой кофе давно остыл, во дворце его вообще варить не умеют, получается жидкая гадость на медовом сиропе, но секретарь все-таки пытается пить. Чашка прыгает в руках.
— Я вас прекрасно понимаю.
— До сего момента мне казалось, что господин герцог… Но, видимо, ничье терпение нельзя испытывать бесконечно. Вся эта волокита с войной, королевская провокация, но… — Но Герарди все-таки хочется, чтобы все было как-то иначе.
Чтобы не было стояния под дверью королевского кабинета, когда лишь по воплям Его Величества понимаешь, что разговор еще продолжается. Когда тебя от кабинета отделяют только два слегка растерянных гвардейца, которых даже убивать не нужно — попросту раскидать, или раздвинуть плечами, как это сделала графиня де ла Валле. Чтобы не было за спиной трех юнцов, один из которых тихим шепотом объясняет, что напрасно, не надо было, король пошумит и всех простит, нельзя, зачем, ну зачем он… а остальные приплясывают на цыпочках, и если следующая пауза слишком затянется, неясно будет, что делать: их держать за воротники или — с ними плечом к плечу…