Стальное зеркало
Шрифт:
Хочется, чтобы было иначе… как будто ему одному.
А что делать? А что тут делать, если никогда не знаешь, где граница, за которой твой воспитанник, а теперь командир, спокойно — и не в приступе гнева или ярости, а по трезвому и здравому расчету — в очередной раз решит, что дело стоит или не стоит того…
— Синьор Герарди, надеюсь, что мы доживем до конца посольства, а там ваши испытания закончатся.
Синьор Герарди смотрит на капитана так, будто у него выросло две головы. Либо он уже не рассчитывает дожить до конца посольства… либо уже
— Я, — с подчеркнутым достоинством заявляет секретарь, — не собираюсь дезертировать. У меня есть определенные основания надеяться на то, что мои испытания все-таки не закончатся.
— Тогда бросьте это пойло и ложитесь спать. У нас с вами завтра будет очень тяжелое утро.
— Утро будет сегодня, — улыбается Герарди. — Часов через пять-шесть, я предполагаю.
— Завтра. Это, как нам тут напомнили, территория Ромы. И сейчас у нас — ночь.
— Ловите, Гуго! — серебряный бок фляги чертит сверкающую дугу.
Адъютант господина генерала де Рубо еще не успел заразиться от командующего неловкостью: не глядя берет фляжку из воздуха. А вот пренебрежением к собственному внешнему виду успел вполне. Сапоги не вычищены, воротник мало что несвеж, так еще и сбился. Мундир… нет, обрывает себя Габриэль, мы не будем думать о печальном. Мундиры арелатской армии, введенные в обязательное ношение лет пятьдесят назад, придуманы для вот таких вот крепких статных юношей, но этот ухитряется болтаться в своем, словно не на него шили.
Здесь на всем какая-то зараза, сродни плесени. Габриэль де Рэ достает платок и вытирает руки. Кажется, что вляпался в прогорклый жир.
Там, в доме, на огне стоит котел, в нем булькает варево — даже не колдовское, в настоящем злом колдовстве все же есть нечто, заслуживающее уважения, а трактирное, очень дешевое, обпилки, обрезки, немытая требуха, куски подбирают с пола и бросают обратно, даже не отряхнув… и жирный тухлый пар расползается во все стороны, капельками ложится на любую поверхность.
— Верно ли я понимаю, что подобное здесь в обычае? — спрашивает Габриэль у адъютанта.
Тот переводит взгляд с де Рэ на дом, служащий штабом — что за безобразная идея, штабную палатку и содержать в порядке легче, и расхолаживает она куда меньше — лезет пятерней в нестриженую копну светлых волос. Здесь, надо понимать, и цирюльники не в почете. Не только денщики.
Полковник сам проводит рукой по волосам, приглаживает. Челка еще не достает до середины лба, значит, все в порядке.
— Да, господин полковник, здесь иначе не бывает, — де Жилли улыбается. — Вам еще повезло, что господину генералу в ходе совета не пришла в голову интересная и важная идея, которой он захотел бы поделиться.
— Ну отчего же… Важные идеи господина генерала, должно быть, действительно интересны? — Не может же быть, чтобы прославленный де Рубо на военном совете только шарахался мыслью от просушки солдатской обуви до толкований Писания… как-то он побеждает?
— Это зависит от широты вашего кругозора, господин
— Я подозреваю, что связь проста и очевидна: без первого нет второго, — цедит де Рэ. — Впрочем, я охотно признаю свой кругозор сколь угодно ограниченным. А рассуждения я бы с удовольствием выслушал на побережье. По ту сторону Марселя. Вы умеете плавать, Гуго?
— Да, господин полковник. Но, говорят, соленая вода держит лучше и плавать в ней много приятнее.
— Вас не обманули. Правда, она совершенно не годится для стирки, впрочем, кого это здесь волнует… — Нужно успокоиться и взять себя в руки. Немедленно. Адъютант так и стоит с флягой в руке, не пьет и не возвращает. — Подскажите мне, Гуго, что нужно сделать, дабы господин генерал меня услышал?
— А он вас услышал, господин полковник. Тут ничего делать не нужно. Он все услышал, все понял… Но я не знаю, когда он вам ответит и что. И угадывать не рискну, у меня не получается. Он не сумасшедший, господин полковник. И не издевался над вами. Он просто думает не как люди. Тут все уже привыкли.
— Вы слишком резки в выражениях. Мне не приходило в голову считать господина генерала сумасшедшим или подозревать его в издевательстве.
— Я прошу прощения, господин полковник.
— Давно вы здесь служите? — Не стоило его одергивать, теперь он будет внимательнее выбирать слова и не расскажет ничего интересного. Но адъютанты, говоря о начальстве, должны выбирать слова.
— C середины кампании, господин полковник.
— Давайте без чинов, Гуго. Расскажите что-нибудь, будьте любезны.
— Граф… через несколько недель после того, как я прибыл сюда, мне дали важное поручение: лично проверить состояние свиньи, имеющей пребывать в расположении пятого полка. Ну и состояние служб полка заодно. И доложить. Я, кипя от возмущения, выполнил распоряжение буквально — и даже составил отчет, где подробно описал состояние свиньи, ее новорожденных поросят, открытого загончика, где ее держали, мастерских, кузни, носа полкового священника… в общем, всего, вплоть до расположения чирьев у тех пятерых солдат, что умудрились этими украшениями обзавестись.
— Чем же вы были так возмущены? — усмехается де Рэ.
Забавный молодой человек. Может быть, предполагал, что, покинув родное поместье, больше этих свиней никогда не увидит, разве что на столе и приготовленными?
— Мне казалось, что состояние свиньи должно интересовать тех, кто собирается ее есть. А не командующего армией. А генерал после доклада отправил меня к интендантам, выяснять, как у нас обстоят дела с овощами. Про связь между чирьями и зеленью я догадался спросить сам. А про свинью понял через неделю, когда над загончиком навес поставили.