Станцуй со мной танго

Абалова Татьяна Геннадьевна

– Ой! – пискнула Глаша, комкая ворот халата, и только потом сообразила, что Марк шутит. Какая вывалившаяся грудь, если платье-футляр застегивалось под самым горлом?

Взяв себя в руки, обреченно спросила:

– Когда писать заявление?

– В понедельник сама в директорский кабинет занесешь. По собственному желанию. И оденься попроще. Никаких красных губ и пьяных глаз. Косметику вообще сотри.

– Хорошо.

Подняла глаза и увидела у двери встревоженных родителей.

– Увольняют? – папа достал из нагрудного

кармана очки, словно они могли помочь лучше понять суть проблемы.

Глафира кивнула.

– За что? – выдохнула мама.

– За аморалку. Целовалась с директором.

– Ну-ка, дочка, поподробнее, – папа сел на кровать рядом с поникшей Глашей.

Глазунова-младшая замялась.

– Я красила губы в туалете, а тут он ворвался. Развернул и начал целовать, а потом уснул на моем плече. Стоя.

– Дай-ка мне телефон, – мама безапелляционно выхватила трубку из рук дочери. – Алло, здравствуйте. Это Анастасия Кирилловна Глазунова, мать Глафиры. С кем имею честь говорить? Ах, помощник директора…

– Мама, что ты делаешь? – зашипела Глаша.

– Степа, выведи ее отсюда. Дай серьезным людям спокойно поговорить.

Папа прикрывал спиной кухонную дверь, сторожа Глашу, которая грызла кулак, прислушиваясь к звонкому голосу матери, вот уже полчаса беседующей с Марком Дризом. Никакие угрозы, увещевания и даже попытка штурмом взять крепость не подействовали. Степан Глазунов стоял горой.

Когда в дверь постучали, папа строго спросил:

– Пароль!

– Это у вас дочка целуется с директором?

– Нет, наша давно спит.

У Глаши отхлынула кровь от лица, когда она увидела с каким серьезным видом мама села за стол и положила перед собой исписанный листочек. Анастасия Кирилловна дождалась, когда муж торопливо придвинул свой стул ближе к дочери, сразу обозначив тем, что он всецело на стороне подсудимой. Строго взглянув на встревоженные лица родных, мама вдруг широко улыбнулась.

– Гладя, дыши ровней. Твой директор не помнит, с кем целовался.

Глафира расстроилась.

Анастасия Кирилловна, списав поникшие плечи дочери на испытываемую ею неловкость, ведь личную жизнь взрослой, бывшей замужем, женщины разбирают родители, поспешила успокоить:

– Ну, случилось у человека, выпил, увидел красивую женщину, и захотелось ему ее поцеловать, бывает. Ты тут ни в чем не виновата. Теперь надо помочь Леониду Сергеевичу выйти из неловкого положения. Директор все-таки, а тут такой казус.

– Казус? – хмыкнул папа. – Я же когда выпью, не лезу целоваться со всеми подряд.

Плечи Глаши поникли еще больше. Она чуть ли не лбом задевала столешницу.

– Не перебивай! – строго прицыкнула мама. – Мы с Марком Альбертовичем нашли решение, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Не стоит из-за ошибки одного, другому терять хорошую работу. А тут дело обстоит именно так.

Шумно отпив из чашки, мама продолжила.

– Ваш

Скворцов запомнил красное платье. Помощник приготовил ему список всех женщин в красном, куда кроме тебя, Гладя, вошли еще трое. Директор также затребовал фотографии с твоего дня рождения.

– Фотографии? – Глаша вспомнила, что в ее телефоне их целая дюжина. Снимались в самом начале вечеринки, когда помады на губах еще не были съедены, а прически не растрепали веселые танцы.

– Марк покажет Скворцову ту, где все танцуют ламбаду.

Дочь, вспоминая дикий танец, хлопнула ладонью по лицу.

– Да не переживай ты так, – по своему поняла мама и, полистав в галерее телефона, нашла присланную помощником директора фотографию. – На, смотри, там лиц не разобрать. А тебя почти полностью загородил какой-то хлыщ в коротких штанишках.

– Это Марк и есть.

– А по голосу вполне солидный мужчина… – растерялась мама.

– Списки, фотографии – ерунда какая-то! – возмутился папа. – Я сам пойду к вашему Скворцову и скажу, что за свои поступки надо отвечать, а не выставлять девчонку виноватой!

– Тише ты, – махнула на него мама. – План Марка Захаровича в том, чтобы убедить директора, что той женщины в красном, с которой он целовался, в их коллективе нет. Кроме завода в этот день в кафе гуляли еще две организации, а туалет-то один. Мало ли на кого Скворцов нарвался. Поэтому и посоветовал тебе помощник директора одеться поскромней, да губы красной помадой не красить. Иначе уволят. Кому охота каждый день встречаться со своей ошибкой?

– Не так уж часто мы с ним встречаемся, – буркнула Глаша, когда папа, достав свои старомодные очки, напялил их на нос дочери.

– Смотри, мать, небольшая деталь, а как все меняет. Гладю в очках и я бы не признал.

Нечесаная, в халате, с тяжелой черной оправой на носу, Глафира чувствовала себя несчастной. В душе поднимался протест. Хотелось надеть красное платье, намазюкать губы, накрасить бесцветные ресницы черной тушью, сделать дерзкий высокий конский хвост и заявиться в кабинет директора, грозно стуча каблуками. Наклониться, притянуть его к себе за галстук и … поцеловать. Чтобы дух перехватило. А потом громко хлопнуть дверью, чтобы Скворцов пожалел, что расстался с таким ценным работником.

Но работа была нужна. На шее родителей сидеть стыдно, а муж объелся груш, перейдя в разряд бывших.

И потом, уволься она, на встречах со Скворцовым, пусть и случайных, можно ставить крест. Нет, Глафира не хотела, чтобы их отношения, если и завяжутся, начались с пьяных поцелуев. И так напортачила, нечего еще раз в пекло лезть.

Папа, уходя, сделал вид, что плюнул на ладонь, после чего пригладил челку дочери на манер гитлеровской.

– Не дрейфь, Гладя, ты же Глазунова.

– Я воль, – браво ответила Глаша и приложила два пальца к верхней губе, к тому самому месту, где у мужчин растут усы.