Становление личности. Избранные труды
Шрифт:
Научная подготовка приучает психолога искать общие для вида (универсальные) процессы и пренебрегать идиоматической моделью становления. Он может сказать , что предмет его исследований – человеческая личность, но его привычки влекут его к изучению психики вообще, а не психики в частности.
Это не значит, что психолога не интересует человек Джон. Просто привычный для него способ мышления велит ему вычленить для исследования некоторый отдельный сегмент из природы Джона. Операция осуществляется путем применения к Джону определенных универсальных режущих инструментов. Одно сечение должно делаться, скажем, «потребностью в достижении», другое – «коэффициентом интеллекта». Эти сечения рассматриваются не как пересекающиеся друг с другом у Джона, а как пересечения соответствующих качеств у других людей. В результате мы обычно рассматриваем личность Джона как диаграмму, изображенную в сети внешних координат, лишенную взаимосвязей, протяженности во времени, движения, жизни, изменчивости, уникальности. Наш метод анализа не говорит, что из всего этого является «собственно Джоновым».
Правда, ветвь психологии, называемая «клинической», надеется как-то согласовать Джона с извлеченными из него качествами. Она старается собрать его из россыпи статистических средних. Но по двум причинам она попадает впросак. Во-первых, как мы говорили, используемые при диагностике Джона универсальные измерения могут быть иррелевантны его личности. Быть может, у него нет «потребности в достижении», а есть лишь своеобразная и уникальная потребность в эксгибиционистском господстве. Используемым измерениям всерьез недостает точной окраски его мотивации. Во-вторых, у нас пока мало орудий для определения взаимоотношений измерений. Таким образом, мы обнаруживаем только, что Джон находится на десятом процентиле по «потребности достижения», на пятидесятом по способности к «пространственным манипуляциям» и на восемьдесят первом по «общим ответам» на тест Роршаха. Такие кусочки информации заполняют большинство клинических отчетов и редко действительно пересекаются друг с другом. В отношении того, как все это увязано в жизни Джона, мы ничего не можем сказать. Значительная доля наших неприятностей вызвана тем, что используемые в нашем анализе элементы не являются истинными частями первоначального целого.
Я думаю, не будет пользы, если мы просто заявим, что по самой своей природе наука бессильна перед лицом идиоматического процесса становления. Возможная наука о личности должна иметь дело с наиболее выдающейся особенностью личности – очевидной уникальностью ее организации.
Так же бесполезно обращаться за аналогиями к другим наукам. Нам говорят: уникален каждый камень в поле, каждый старый башмак в чулане, каждый кусок железа, но эта вездесущая уникальность не влияет на действия и прогресс науки. Геолог, физик, сапожник продолжают применять универсальные законы и находят, что случай уникальности нерелевантен их работе. Аналогия неубедительна. Камни, старые башмаки, куски железа – это чисто реактивные объекты; они не будут двигаться, если ими не манипулируют. Они не способны к развитию. А как быть с уникальностью растений, которые, вдобавок к реактивности, демонстрируют способности к самовосстановлению, саморегуляции, адаптации? Биологи говорят: один листик на дереве большой, другой маленький, один с дефектами, другой здоровый, но все они обязательно подчиняются законам метаболизма и клеточной структуры. Точные формы, размеры, очертания или другая индивидуальность зеленого листика, всего растения или животного интересуют нас только эстетически.
Но здесь аналогия тоже слаба. В отличие от растений и низших животных, человек – не простое воплощение клеточной структуры, тропизма и инстинкта, а его жизнь – не простая реализация (с примитивными вариациями) своей видовой модели. Большой вклад природы в индивидуальность осуществляется, главным образом, у homo sapiens . Несмотря на то, что у собак или крыс существуют индивидуальные различия или меняющиеся черты темперамента, их жизнь во всех существенных особенностях регулируется их видовой принадлежностью. Только человек обладает способностью широко менять свои биологические потребности и добавлять к ним бесчисленные психогенные потребности, отражающие отчасти его культуру (ни у одного другого существа нет культуры), а отчасти его собственный стиль жизни (ни одно другое существо не заботится о своем стиле жизни).
Следовательно, индивидуальность человека бесконечно простирается за пределы хлипкой индивидуальности растений и животных, которые являются прежде всего или исключительно воплощениями тропизмов или инстинктов. Когда к скудному нервному снаряжению низших видов добавляются миллиарды клеток мозговой коры, горизонты индивидуальности расширяются. Человек разговаривает, смеется, скучает, творит культуру, молится, чувствует приближение смерти, изучает теологию и стремится к улучшению собственной личности. У существ, живущих инстинктом, нет такого множества видов активности. Поэтому нам следует с большей осторожностью переносить допущения, методы и понятия естественных и биологических наук на наш предмет. В частности, нам лучше бы не перенимать их равнодушия к проблеме индивидуальности.
Подражая старой науке, никогда не создашь новую. Новую науку создает только неутолимая любознательность по отношению к некоторому устойчивому явлению природы. Я утверждаю, что индивидуальность – это законный объект для любознательности, особенно на уровне человека, ибо именно здесь это конкретное явление природы захватывает нас. Рискну высказать мнение, что все животные в мире психологически меньше отличаются друг от друга, чем один человек от другого.
Существует, конечно, множество областей психологии, где индивидуальность не имеет значения. Требуются только знания о среднем, обобщенном человеческом разуме или о типах людей. Но если мы хотим предсказывать или регулировать поведение Джона или понять, в чем состоит его «собственно джоновское» качество, нам надо выйти за пределы психологии вида и создать более адекватную психологию личностного роста.
Очертания требуемой психологии становления можно обнаружить, заглянув в себя, ибо именно знание своей собственной уникальности дает первые и, возможно, лучшие подсказки для обретения четкого знания других людей. Правда, нам следует остерегаться проекции – предположения, что душевные состояния, интересы и ценности других людей точно соответствуют нашим. Однако именно осознавая факторы, оказывающиеся жизненно важными в нашем собственном переживании становления, мы выявляем важные проблемы. Когда мы спрашиваем себя о своем собственном ходе развития, на ум приходят такие вопросы: какова природа наших врожденных диспозиций; как влияет на нас культура и окружение; как возникают наше самосознание и наша совесть; как постепенно развивается стиль выражения; каково наше переживание выбора и свободы; как совладать с конфликтами и тревогами; и, наконец, как формируются наши более зрелые ценности, интересы и цели. Психологи время от времени занимаются теми или иными из этих вопросов, но редко рассматривают их в отношении друг к другу, что мы попытаемся сделать далее.
6. Диспозиция
Врожденные диспозиции – сырой материал для развития личности – делятся по меньшей мере на три класса. Во-первых, это общие для вида тенденции, ведущие к выживанию: набор рефлексов, влечений и гомеостатических процессов. В этот класс попадает все, что может быть по праву названо инстинктивным. В настоящее время наше знание природы инстинкта заметно прогрессирует. Из работ Лэшли, Тинбергена, Спитца, Вольфа и других мы знаем, что сложное социальное поведение отчасти вырастает из простых реакций на стимулы, организованные в паттерны. Но пока что у нас нет идеи относительно того, сколько там может быть из этих «внутренних освобождающих механизмов» («релизеров»). Например, Спитц и Вольф [249] , изучавшие социальную улыбку, установили, что она достигает зрелости, к восторгу окружающих, в возрасте от трех до шести месяцев. До этого возраста улыбка, возможно, обусловлена пищеварительной активностью. Нормальный ребенок в возрасте от трех до шести месяцев будет реагировать улыбкой на человеческое лицо или его разумное воспроизведение. Но это лицо (или маска, даже пугало) должно иметь два глаза, быть полностью видимым и движущимся. Не обязательно, чтобы лицо выражало улыбку (факт, исключающий имитацию) или принадлежало знакомому человеку. Постороннему человеку ребенок улыбается так же легко, как и матери. После шести месяцев та же перцептивная модель обычно вызывает противоположную реакцию, если лицо незнакомое. На чужака ребенок смотрит со страхом, а не с улыбкой. И, согласно Спитцу и Вольфу, если эмоциональные отношения между ребенком и его матерью серьезно нарушены, социальная улыбка не возникает или обнаруживает аномалии даже в период от трех до шести месяцев. Подобные работы чрезвычайно важны, ибо из них мы узнаем не только о существовании сырых диспозиций, лежащих в основе человеческого развития, но и о том, что диспозиции и их созревание зависят от тотального сопутствующего состояния становления. В данном случае для появления инстинкта необходимы благоприятные социальные отношения.
Во второй класс диспозиций входит все, что мы обычно называем «наследственностью», то есть связанные с генами характеристики, идущие от семьи, рода и расы. С каждым геном связано, по-видимому, почти бесконечное множество комбинаций черт, поэтому наследственность детерминирует бесконечную человеческую уникальность еще до того, как на ребенка начинают воздействовать культура и окружающая среда. Конечно, гены обеспечивают также видовое единообразие (мы все имеем два глаза, позвоночник и стандартный набор желез). Но говоря о наследственности, мы обычно имеем в виду сходство (например, сходство ребенка со своими родителями) и забываем, что действию генов мы обязаны и нашей уникальностью, связанной с широким разнообразием особенностей темперамента, нервной пластичности и порогов реакций. Быть может, мы забываем об этом отчасти потому, что слишком слабо понимаем человеческую генетику (открытия которой на сегодняшний день больше говорят о типах, а не об индивидуальных моделях наследственности), а отчасти потому, что, поклоняясь принципу tabula rasa , предпочитаем не признавать полностью врожденные детерминанты человеческой природы.
Есть еще и третий, совершенно иной класс первоначальных диспозиций. Он, насколько я знаю, не имеет отношения к специфической генной детерминации или инстинкту (разве что в самом широком смысле). Я имею в виду определенные латентные (потенциальные) способности, которые играют решающую роль в становлении. Например, каждое молодое животное, видимо, обладает способностью учиться . В его нейропсихологической природе существует что-то неотъемлемо пластичное, вносящее изменения в возможный ответ. У нормально одаренного человеческого ребенка в свое время разовьются сознание, чувство Я и иерархическая организация черт. Он станет структурной системой некоторого типа, саморегулирующейся и самоподдерживающейся. Более того, он будет стараться стать чем-то бóльшим, нежели шаблонная копия вида, к которому принадлежит. Такие способности представляют собой не инстинкты в понимании Мак-Дугалла или Фрейда, а, скорее, потенциал для достижения взрослости. То, что принято называть инстинктами, прежде всего является средством обеспечения выживания, а способности, о которых я говорю, относятся к обеспечению развития и упорядочения структуры. Они задают характерные стадии в человеческом развитии.