Становой хребет
Шрифт:
— Мясо ещё не уварилось. Куда они спешат, пронесёт от него.
— Уварилось, брат, уварилось. Такое мясо спасает от цинги. Соки из него не уходят. А коль пронесёт, у них есть первейшее средство — настой из листьев рододендрона. Но, если понадобится, много не пей, придётся потом палкой выковыривать.
Го-го-го-го, — заржал Игнатий и ушёл к плотам. Вернулся с банчком спирта и свёртком в руках. По-купечески щедро одарил детишек леденцами, хозяйка молча приняла набор разных ножей, Степану протянул мешочек патронов и пачки табака.
Луше досталась цыганская
Эвенки расспрашивали Игнатия о новостях, живо работали челюстями, обжигаясь, лопали с азартом свежину, взблёскивая остриями чёрных глазёнок, с любопытством разглядывали смешных длинноносых люча с медвежьей шерстью на щеках.
Егору мясо показалось пресным, он сказал об этом Игнатию и услышал, что эвенки подсолили мясо для гостей, а сами привыкли исстари не употреблять соль вовсе.
Звёздное небо мерцало меж веток спящих лиственниц, собаки ворчали и грызлись за кости, беспутная Верка уже взяла команду над покорными кобелями, щёлкала зубами, отнимала лакомство.
Егор позёвывал от сытости, с улыбкой поглядывал, как льнула Лушка к Игнатию, теребила за рукав, прислоняла голову к его плечу, мешая разговору. Мать её сидела нахохлясь, неодобрительно поглядывая на своё чадо, покуривала трубку. Игнатий заговорил о деле.
— Сколько оленей дашь под вьюки, Стёпка?
— Однахо, дюжину олешек дам.
— Мало, ещё пару прибавь. Мне надо больше оленей, — торговался Игнатий, — для двоих много харча везти.
— Два по десять дам. Хватит?
— Уговорились.
— Лушка вас проводит, потом вернётся назад. Сам хотел с тобой кочевать, Лушка не хочет меня брать. Зачем поп ей дурной имя дал? Настоящее имя девки — Нэльки, весна — значит.
Живое имя… мох растёт, солнце светит. Лушка — плохо. Зови девку Нэльки. Большая радость от весны всем. Нэльки! Зачем отца аргишить не хочешь брать, — и лукаво засмеялся.
Детишки скоро угомонились, поснули кругом на шкурах. Мать отнесла их в чум и сама осталась там, туда же подался пьяненький Степан. Напоследок он сказал, что Егор — бояттинан, значит — хороший человек. Егор умостился на шкурах у огня и сквозь дремоту поймал обречённый вздох Игната:
— Ну чё мне с тобой делать, прямо беда… ясно дело, пойдём, Нэльки-Лушка, пойдём поглядим на реку, не убегла ли ишо вся.
Она отозвалась журчливым хохотком.
Егор приоткрыл глаза и увидел их спины, гаснущие в ночи. Внутри сосанула застарелая болячка, припомнилась который раз улыбчивая Марфутка, он натянул на себя шкуру и поплыл в видениях сна.
…Марфа раздевалась в какой-то избе при людях и шла к нему, бесстыдно потряхивая грудью, ему было совестно перед народом, он не знал, куда подевать глаза. А она уже мостилась у него под боком на нарах, толкалась и шевелилась, отдавая почему-то запахом псины.
Егор изнывал мыслями: «Господи, срамно-то как, ить люди кругом», — но не стерпел и тоже обнял её, напрягся и проснулся… Рядом лежала примостившаяся Верка, сладко позёвывая и взмахивая хвостом. Егор озлился:
— Тьфу! Ты, зараза,
Сон пропал. От реки доплывали тихие голоса, басок Игнатия курчавился смехом. Где-то во тьме бродили олени, взвякивали колокольчики, шумела река на дальнем перекате.
Егор отыскивал в небе главенствующие звёзды, складывал их в причудливые узоры, голову туманили неясные вопросы к самому себе: «Зачем ты явился в этот мир? Как жить намерен? Что толкает тебя в горнило испытаний от спокойной и размеренной доли? Кто я есть?»
Никто не отвечал и не собирался это растолковывать. Нужно самому доходить своим умом. Только в одном он был уверен накрепко, что без этих светлых и трудных краёв, где почуял себя вольным и гордым, ему уже не быть.
12
Ветер притащил из-за гор мохнатую шкуру тучи. Встряхнул её с громом и светом молний и умчался куда-то. Дождь накатился валом белёсой мглы, сразу поглощая всё вокруг, захлёстывая людей и навьюченных оленей.
Путники спешно снимали поклажу, укрывали брезентовым пологом. Олени схоронились под навес елей, вздрагивая от медвежьей ярости грома и голубых всполохов страшного огня. Игнатий наскоро придавил брезент палками и тоже сунулся под ель к Егору и Луше.
С его одежды журчала вода, но в глазах горела привычная шалинка буйного восторга.
— От, ввалил он нам так ввалил! Ёшкина мама! Кабы муку не сквасить. Ясно дело, старый дурак, ить видал, что натягивает тучка, думал, обнесёт стороной, — Лушка неморгающе и любовно глядела на него и тихо улыбалась. По её щекам медленно ползли капли дождя.
Крупные и сильные струи хлестали по молодой листве на берёзах, топотали по земле, осекая поросль травы. Озорно хихикнув, Нэльки прижалась мокрым зверёнышем к Игнатию, обняла руками за крепкую шею.
— Согрей меня, амикан. Лушка совсем мокрый, как рыба…
— Тю-ю, дуреха, нашла время… не терзай вон завидками парня. Отвяжись. Чую, доиграемся мы опять с тобой до приплоду. Гос-с-споди-и-и, прости грехи мои тяжкияа… З-забубённая г-головушка-а, до чево ж ты меня-а довела-а.
Егор, отвернувшись, дёргался от смеха.
Опустошённые тучи убрались насовсем за сопки, поморосили мелкие капли и стихли. Верка деловито отряхнулась, побежала куда-то по залитой водой звериной тропе.
Птицы разом взялись переругиваться с далёким и уже нестрашным громом, деревья, как живые, встряхивались от воды, качали освежёнными ветками.
Потревоженный муравейник закипел работой, а помолодевший приискатель удало обнимал свою мокрую княжну. Пронзительно и насмешливо заорала кедровка над их головами, атаман очнулся от своих дум и погрозил сварливой птахе кулаком.
— У-у-у, курва, расхлебанила глотку. Не пожалею на тебя для Веркиной услады патрона.
Кедровка ему не поверила, взобралась повыше на дерево и пуще заголосила, объявляя окрестной тайге о приходе людей. Солнце кочевало к ночёвью, и двигаться дальше не было смысла.