Становой хребет
Шрифт:
К обеду немилосердно припекло солнце, выгоняя на лицо пот. Егор шёл сзади, поправляя на плече ремень винтовки, обмахивая рукавом мокроту со лба.
Парфёнов вдруг заспешил через болотистую низинку и, не останавливаясь, запрыгал по камням переката Нюнняки. Чуть выше по течению впадал широкий и гулкий ручей, бурунил по осклизлой гальке.
К устью подступил густой сосняк, по берегам ручья курчавился сплошной частокол кустового ерника. Парфенов снял со спины и прислонил к дереву винчестер, сбросил тяжёлую котомку, озабоченно вздохнул.
— Будем
Под скалой — уловистое место для осадки золота и от реки, и от этова ключа. Завари-ка, брат, чаёк. Перекусим, а я пока покумекаю, где закладывать шурф, чтоб его водой не затопило.
Егор, отмахиваясь от комаров, собрал меж сосен сухих дровишек, запалил костёр на камнях и повесил чайник. Игнатий медведем трещал в ернике, бродил по долине. И поспел к заваренному чаю.
— Должно быть, «тинза ю». Чую нутром ево близость. Наперво копнём в этом ручье, второй шурф пробьём у той скалы за рекой. Издревле к ней прибой воды был, там и осесть должен — могун, ясно дело, — он торопливо глотал обжигающий чай, хрумкал сухарями и сушёным мясом.
Напоследок посмаковал пахучий ломтик копчёного тайменя и поднялся.
— Зачнём прямо тут. Этот сосняк вырос на давних наносах, будем пробиваться через них, — очертил лопатой на мху квадрат подальше от ручья и подозвал Егора: — Копай здеся, а я, чтоб тебе не помешать, пойду рыться под скалу. Так сподручней будет сразу в двух местах пытать судьбу.
Лопата с хрустом прошла через травянистый дёрн, оголяя проросшую корешками землю. Егор работал без остановки. Вскоре пошла смёрзшаяся галька, пришлось взяться за кайло.
Скрежещет лопата, выгребая скупо отбитое крошево, тюкает дятлом и звенит кайлушка, пауты безнаказанно грызут мокрую от пота спину начинающего — горбача, кобылки, хищника, копача, как не называют только подземных искателей счастья.
Игнатий зарылся под скалой уже до пояса, видно, попал на таликовое место. К вечеру Егор пробился кое-как до плеч, с непривычки измотался в тесноте шурфа.
С трудом обкайливал и выкидывал наверх тяжёлые валуны. Стиснув зубы, неистово долбил и долбил мерзлоту, не желая опростоволоситься перед старым приискателем.
На ночь разложили в шурфе костёр из толстых чурок — пожог должен отогреть забой. Парфёнов сокрушался по поводу своей зряшной работы: его шурф упёрся в большой гранитный валун, и пришлось рядом заложить новый.
Пожевав без аппетита, Егор провалился в сон. Не слышал, как Игнатий вставал и подкладывал дрова. Очнулся при свете солнца. Всё тело ныло от устали и боли, просило отдыха. Над устьем шурфа вился лёгкий дымок.
Игнатия уже не было видно — под скалой только мелькала лопата. Егор поднялся, хлебанул остывшего чайку и спрыгнул в яму. Сгрёб остаток углей, выкинул. От горячих стенок исходил едкий угар. Дно шурфа оттаяло на аршин, а потом опять зазвенела мерзлота.
Кончилась
— Насыпай!
Дело пошло веселей. Егор крутился внизу, руками нагребал в сидор отбитую породу, шевелил кайлом слежавшийся галечник, поддевал его лопатой. К вечеру гальки стало меньше, рыхлый зелёный песок брался на полный штык.
Игнатий наверху радостно забалагурил, высыпая его отдельно в кучку у ручья. Затемно лопата уперлась в скалу. Шурфовщик зачистил дно, выбрался по верёвке наверх. Поколачивал озноб от холода и усталости. Парфёнов дружески похлопал по спине.
— Работать жадный, толк из тебя выйдет. Не терпится испробовать пески, но оставим до утра, счас не углядишь и смоешь шлих, — он загадочно подмигнул Егору и достал спирт. — По нашенскому закону первый зачин надо обмыть. — Слегка плеснул в шурф, — это духам местным на разговенье, — лихо опрокинул над раскрытым ртом банчок, — на, хлебни. Усталость, как рукой снимет.
В небе порошили снежинки звёзд. Большой костёр потрескивал и смаривал теплом гомонящих в пологе людей. Игнат рассказывал о своих похождениях, Егор с интересом слушал, изредка переспрашивал и сладко потягивался.
Подбодрённый его вниманием, бывалый скиталец всё больше увлекался, сам не замечая того, шибко прибрехивал, но так захватывающе говорил, что Егор зримо представлял, как Игнатий напоролся на тот сказочно-щедрый ручей, в прозрачных струях которого янтарной пшеницей светилось несметное богатство. Жадно торопил рассказчика.
— Дальше, дальше что? Когда хунхузы у фанзы засаду сделали?
Игнатий хлебнул чайку и прилёг.
— Когда при тебе, брат, тулун золота — становишься чутким зверем. Крадёшься неслышно напрямик, избегая дорог и людского жилья. Вот и я крался к той фанзочке, где мы с тобой Верку подобрали.
Умаялся в дороге, обносился, так мечталось раздуть камелёк и отоспаться. Да не суждено было… Тую фанзочку кругом в издальке обошёл, вроде тихо, нету никого.
Сунулся на лунную полянку, глядь, а над трубой марево дрожит от жарких углей в печке. Я прыжками назад! А тут они и вылетают из дверей, да с ружьями все, и ну палить вслед.
Видать, кто-то упредил, что я иду, намеренно караулили меня. Так во-от… заметался я меж сосен, ясно дело, заскачешь… огонь плотный, пульки рядом свистят, а я, как заяц на сенокосе прядаю на все стороны. Чудом не попали.
Когда в чащобу заскочил, одна зараза все же догнала, поцеловала в руку. А сзади топот… За дерево стал, жду… Ножик готовлю, пощады от их всё одно не будет, так хоть помереть собрался не задарма.
Не добегли чуток, поругались и несолоно хлебавши позавернулись. Я так и сел наземь. Рану кое-как тряпкой перетянул. И дай Бог ноги! Хунхузьё, брат, свирепый народец, лучше не попадаться.