Становой хребет
Шрифт:
— добавил он тихо со вздохом и полустоном, — вот и судьба приискателя… Чисто про меня сложена. На этой реке много разного люда потонуло.
Это тут она смирная и приветливая, а как вберёт поболе ключей и речушек, как зажмёт иё Становик в каменные объятия, бешеной ведьмой взовьётся до небес, заревёт и застонет духами тунгусскими, запляшут по скалам шаманы ихние невиданные, стращая и направляя путь людской в смертные коловерти, страх!
Сколь раз зарекался боле не сплавляться тут, а вот, опять прусь. Тьфу! Ты особо слов моих не бойсь, кому суждено гореть, тот не потонет.
Вначале ужас одолеет до немоты, охолонешь прям, а потом придёт радость неописуемая… Видно, эта рисковая сладость и неволит меня, тянет опять на смертные испытания. Пройдё-ё-ом… Не впервой.
— Да я не боюсь, плаваю хорошо, выберусь.
— Ежель перекинет — сигай в сторону, угодишь под плот — хана! Заломает и меж валунов разотрёт. К поплаву привязывайся, он меня не раз выручал. Бог даст, пройдём. Но, после этова, ты станешь совсем другим человеком, ясно дело.
Всё ребячество омоет с тебя река испытаний, останешься с этова дня взрослым казаком… От дыхания смертушки окрепнешь духом, вера в себя воспрянет страшенная, хоть горы вороти — вера! Во, как… Опосля Тимптону, никакой чёрт не страшен будет, ясно дело, не страшен…
Если, конешно, не сломаешься и от этова бессилья не утопнешь. Дерись за живот свой, только борьба — истинно верная наука. Помню, впервой сплавлялись мы человек двадцать на большом карбасе по Олёкме-реке.
Ниже устья реки Нюкжа вёрст шестьдесят идут перкаты сплошняком. Мы в них, по незнанию, и впёрлись. Только щепочки от лодки полетели. Далее попрыгали на волнах, да нас троих выкинуло на косу чудом. Всех остальных сглотнула река.
Остались без огня, без едовы, без ружей, и даже ножа не оставила нам Олёкма, поглядывая, чё станем делать дальше. Хорошо лето было в разгаре, но для ягоды и грибов ишо не пришло время. А гнус! Кипит прямо над головой, в уши и глаза лезет, продыхнуть нельзя.
Не знаем, как быть, ворочаться сотни верст или прямить через нехоженую тайгу на Витим-реку.
Потом, всё ж, решили Олёкму не бросать, наловчились в заливчиках камнями рыбу отбивать и ловить, в ручьях палками хариусов кололи, мох жевали да водицу сырую пили от пуза, а сами всё идём вверх, где совсем недавно проплывали радостные и весёлые с надеждой отыскать золотые места, не тронутые никем.
Идём, силы покидают нас, кругом признаков нет людских. Гнус поедом ест, морды почернели, как головешки, и распухли до неузнаваемости, одежонка поползла, ободралась на кустах. Но двигаемся…
Где скоком, где ползком, как звери какие. Тунгусы, когда нас увидели — испугались до смерти, за чертей приняли… Ты вот, што… ружьё всё время держи накрест за спиной, патронташ с поясу не сымай. Гляди не утопи, без охоты не прокормимся. Ну, Верка, поехали. Ясно дело, с тобой мы не пропадём.
10
Тимптон… Своенравная и крутая река. Быстрится среди осыпей и гранитных валунов с добрый пятистенок. От берегов всё выше упираются в небо развалы гор. Гневно стонут кипящие перекаты, бешеная струя полноводной реки играет плотами, как щепочками.
Лопаются
Непуганые медведи подбирают на берегах вымытые корешки и задохнувшуюся в обмёрзших зимних ямах рыбу.
Верка стервенеет от лая, рвётся на привязи, а лохматые хозяева тайги беспечно копаются в трёх саженях от несущегося вниз плота, пялятся маленькими глазками, потешно садятся на зады, свесив на пузо когтистые лапы.
Бродят вокруг ночёвок, рявкают, желая вспугнуть пришельцев, и лезут в воду, чуя на плотах наживу. Одного, самого отъявленного наглеца, сразил из винчестера Игнатий, запаслись на лето лечебным салом и желчью. Ещё не взявшуюся линять шкуру забрали для подстилки на биваках.
Объедались утятиной и олениной. Для разнообразия, Егор переводил заряды на глухарей. Доплыв до начала многовёрстного каскада порогов, Игнатий остановился для суточного отдыха.
Крепко привязав плоты к тихой заводи, золотоискатели пошли вдоль скалистого прижима вниз выбрать основную струю для сплава.
Из-под ног сыпались камни, прибойный ветер сёк лицо и пробирал сырым ознобом. Река бесновалась внизу, прыгая с высоких уступов, а дальше, насколько хватал глаз, кипела меж камней и бурлила, поднимая туман водяного буса. [7]
Показалось Егору, что ни одно живое существо не сможет преодолеть этого места. Он вглядывался в даль, примечая проходы, и, как ни храбрился, страх, всё же, одолевал, терзая душу.
В таком аду не поможет никакой поплавок, стенки ущелья отполированы водой за тысячелетия, негде даже зацепиться, на берег не вылезешь.
7
Бус — мельчайшие капли воды.
Откуда-то принесло выворотень толстой лиственницы, она забилась, заплясала на валунах, потом хрястнула и разваливалась на куски.
Игнатий молча смотрел на вакханалию, чинимую природой. Раздумчиво потрогал отрастающую бороду, повернулся и заспешил назад. Обходя на осыпи Егора, спокойно обронил:
— Айда, пока мы тут пялимся, медведи продукты решат. В этом году их вылезло на первый подкорм к реке, как никогда, много. Пошли, нечево себе лишний страх нагонять. Теперь отступаться поздно. Обойти по скалам это место с грузом нельзя, будем пытать судьбу. Ясно дело.
Отдыхали у костра рядом с чистым ручейком. Варилось мясо, потрескивали в огне дрова, громовой гул метался в ущелье, не найдя выхода, опадал вниз, забивая пробками глухоты уши.
Верка неугомонно облаивала рябчика на буреломном склоне, звала к себе. Игнатий вздохнул и заговорил. Егор подвинулся ближе.
— Лет восемь назад сгинули в этих порогах трое приискателей, три родных брата. Я их хорошо знал по Зее, считай, за девками вместе ухлёстывали, дрались и пили водочку совместно не раз. Они призадержались у Мартыныча, гульбанили напоследок. Уплыл я без них.