Старая сказка на новый лад, или Куда же смотреть, чтоб отвернуться
Шрифт:
Предисловие
Недалеко от проселочной дороги, на краю старого, густого грачиного леса, что преимущественно состоял из дубов, лип и берез, лежал камень, похожий на небольшой обломок скалы. И вряд ли кто обратил бы на него особое внимание: да мало ли на свете валяется булыг, да валунов? Если бы не текст, который на всякий случай, заставлял путника свернуть. А вдруг что интересное? И только, прочитав, каждый понимал, что над ним подшутили. А надпись гласила следующее: «Пойдешь налево, или направо, или даже прямо пойдешь, все равно вернешься сюда, никуда ты, милок, не денешься – Земля круглая!» И подпись: «Васька». И кто такой Васька? И откуда он? И даже в голову никому не приходило, что это самый обыкновенный бродячий Кот, который много лет назад с помощью колдовства и магии принял человеческий облик. Жил в лесу, общался с местной нечистью и был доволен. И на вопросы: «Зачем преобразился в человека?». Отвечал однозначно: « Руками больше загребешь, чем лапами».
Кот не боялся никого, кроме Лешего, и не он один – Хозяина леса боялись все, без исключения.
Когда его в лесу не стало, Леший затосковал. Зато злорадствовал Василий. Свистуна больше не было, и снова занялся охотой и воровством. Чего зря говорить, но такая скотина, как коты и кошки, в этом мире устроились лучше всех: делают, что хотят, живут, как им нравится, и ни за что не отвечают. Таким был и Василий. Жил у Бабы-Яги, летом – на чердаке, зимой – на печке. Когда хотел, – уходил, когда хотел, – возвращался. А главное – любил путешествовать. Порой, его не было в лесу по целому месяцу, а то и больше.
Дружбы Кот ни с кем не водил, кроме беса. И то, так, от скуки, нежели от чувств к этому паразиту, который, по простоте своей душевной, терпел любые выходки от Василия. В отличие от остальных жителей леса, они всегда были одеты по самой последней моде. Одежда, Коту доставалась легко. Он никого не убивал и не грабил, а выбирал, прогуливаясь по пляжу. Короче говоря, Василий брал, а злыдня били. Но злодей не был на него в обиде и не хотел с ним ссориться, считая, что без Васьки пропадет. Так говорил Кот, а он ему верил. Но, тем не менее, характер у беса был отвратительным. По той самой причине, однажды, просто взял и поджег «Курьи ножки», то есть, избу, где жила, а точнее сказать, существовала Баба-Яга. Ну что поделаешь, если на душе скверно? Все было продумано им до мелочей, только одного не учел, что в это самое время у Яги в гостях был сам Хозяин леса. И кто из лесных жителей не видел, как Леший с криком: «Бабка, горим!», вышиб раму со стеклами и грузно вывалился из оконного проема прямо на дрова, что аккуратно были сложены, под бревенчатой стеной «Курьих ножек» для отопительных нужд.
После тушения пожара, стали искать виновника. И пришли к единому мнению, что поджечь избу мог только бес. И не потому, что у него видели спички и не был на пожаре. «А просто, кроме этого урода, некому», – сделал выводы Василий. Во-первых, Кикимора для такого дела слишком глупа. Леший и Баба-Яга тоже не будут себя поджигать. А ему, то есть Коту, и вовсе незачем. Он там жил.
Больше разбираться не стали, поймали злодея и отдубасили. От такой «обработки» бес долго не мог прийти в себя. Как оказался в чужой землянке, не помнил. И, лежа на нарах, только стонал и охал. Над ним хлопотала Кикимора. Дрянь баба, но душу имела. Ну, кто в лесу не знал ее, окаянную? Она не обладала такой силой, как Леший, или ловкостью Кота, но хитра была и коварна. А про язык и говорить нечего – только попадись, такое про себя узнаешь, хоть в петлю лезь. Расскажет все, как на духу: кто ты такой, откуда родом, и даже, какой идиот тебя делал. Выскажет всю правду-матку в глаза с нехорошими в дальнейшем пожеланиями. Единственным существом, к которому она относилась, более-менее, по-дружески – был бес. И не за красивые глазки, как в народе говорят, а за то, что тот добывал для нее кое-какую одежонку. То, платок принесет, то кофту, то еще что-нибудь, оголяя огородные пугала. И делал это от скуки, нежели от добрых побуждений. Точнее сказать, приносил всякую рвань, которую стыдно было хорошему хозяину отнести на помойку даже ночью. Но Кикимора этого не понимала и не хотела понимать. И принимала всякий подарок из его рук с неописуемой радостью, выраженной беззубой улыбкой на худощавом лице, так как любое платье или наряд могла перекроить и перешить по своему размеру и вкусу, на всякий лад. Чего зря говорить – искусницей была отменной. И, тем не менее, злобна, вздорна, капризна, коварна и злопамятна.
Про Бабу-Ягу и вспоминать не стоит, тоже – не подарок. И, не смотря на это, жить в лесу становилось все труднее. Дошло до того, что на старые добрые места без слез смотреть стало невозможно. По этой причине и решили собраться на одной из полянок дремучего леса для серьезного разговора. А именно, что делать и как дальше быть: покинуть родные места или продолжать дальнейшее сопротивление наступающей цивилизации? Хотя и понимали, что силенок для этого маловато.
Глава 1 «У костра»
Стояла ночь. От луны и звезд в небе было светло и тихо. Только иногда прохладный августовский ветерок, то появлялся, то так же внезапно исчезал, пробуждая лес гулким шумом листвы. Подбрасывая искры, похрустывал костер. Где-то далеко был слышен плач совы. На поваленном дереве, в грязной, оборванной телогрейке и старых изрядно потрепанных ватных брюках раскорячился Леший, обутый в кирзовые сапоги сорок пятого размера и подкладывал в огонь ломаные сучья, отмахиваясь еловой лапой от едкого дыма и мошкары. По его обросшей и давно не мытой физиономии было видно, что горевал. На голове красовался картуз неизвестного происхождения. Все это ему принес Василий за бочонок меда. Зная о том, что его обожала Баба-Яга. Она с легкостью, обменяла свою драгоценную шапку-невидимку на эту сласть, и сейчас находясь рядом с Лешим горестно молчала.
Шагах в десяти от них, на вязанке хвороста расположилась Кикимора. А над ней на толстом суку, свесив ноги, важно покачивался Кот и со скрещенными руками на груди выкуривал сигару, аккуратно смахивая пепел на голову сидящей под ним, с растрепанными волосами, лесной даме. На большом валуне, напротив, обосновался бес и любовался шалостями Кота.
– Ну что, больше никто не придет, что ли? – Пробасил Леший. И, не дожидаясь ответа, повернулся к Бабе-Яге. – Ну, раз так, Бабка, говори первой. Ты нас всех постарше будешь. Посоветуй что-нибудь. Как дальше жить-то будем?
Та не заставила себя долго ждать. Поправляя на голове платок, подаренный Котом Василий за проживание в избе, и, окинув всех недобрым взглядом, начала свою речь:
– Батюшки радимаи! Да куды шь энто годится-то?! Что ж энто за жисть пошла такая окаянная?! Что аж выть хотца! До чего ж энто мы докатились-то? По родному лесу уже так просто не пройдешь: то в капкан угодишь, то в яму кувырнёсси. По небу лятать, и то, не безопасно стало. Энти самые, лаплайнеры, так и шныряють, так и шныряють в облаках. И куды их толькя нелегкая носить? Ежели не увернесси, – поминай, как звали. А и увернесси, то такой дряни нанюхаисси, – жить не захочешь. От такого безобразия кто хошь нюх потеряить. Ну вот, к примеру, помница, как-то намедни решилася я, голубушкя, по грибки слетать. Ну, думаю, ладно-ть, мястечкя одно знаю. Ни много, ни мало, а кошолочкю, небось, наберу. Встала ранешенькя, толькя солнышкя заиграло, села у ступу, да и айда. Чай не близкя. Верст с десять будя, а то и с гаком. Ну, лечу, эдак-так, блаженствую. Вдруг, ко мне у ступу, как плюх! Дятина, хоть куда! Да как начал матюгом крыть окаяннай! Горло луженое. Орёть. Дословно его нехорошую речь переводить не стану. Но, вроде как, с моей маманей сожительствовал, пакость. «Вас что, – орёть, – не предупредили, что нынче съемки запрещены?!» Ума не приложу, какия такия съемки? А он усе кричить: «Энто место отведено для парашютного спорта! Иди, стерва старая, на посадку! Я жаловаться буду!» А от самого перегаром прёть, хочь каравул кричи! Уже не помню, сколь разов ему говорила, чтоб не дышал у мою сторону. А он, гад нехороший, нарочно, как дыхнёть, дыхнёть, ну, прямо жить не хотца. «Да лучше б ты, – говорю, – пукнул, и то слаще было бы, чем дышать твоим перегаром ядреным». Еле отбилася. Как жива осталася, не знаю. Ну, в общем, кое-как добралася до того места. Иду, значить. Глядь, под кусточкям грибок. Толькя потянулася за им, ну, чтоб сорвать его, вдруг, слышу, сзади, прямо в ухо, как заореть ктой-то: «Бабка, не тронь, энто мой гриб». Да как шибанёть со всего размаха локтищем своим по боку, я кубарем у кусты и полетела. Пока очухалася, встала, кругом жарища, духота. Дыхать не чем. Да пропади пропадом такия грибы. С такого расстройства и кошолкю-то забросила. Воротилася домой, ох, и наревелася до сыти. А осень подойдеть? Чего делать-то будем? Такая стрельба начнется что и носу не высунешь. Охотников, почитай, раз в десять больше, чем зверей стало, и, ведь же, каждому дай пальнуть. А куды – энто не важно. Вот помница, в прежние-то года, заедеть, бывало, какой-нибудь Царевич, я ему, и банькю затоплю, и кваскю поднясу, самоварчикь поставлю. Напою, накормлю, а заодно расспрошу его, о том, о сем, и спать уложу. А он гуся, а то и кабанчикя оставит. А теперича? Да, вот как-то, надысь, ворвалися ко мне три жлоба. Морды, как замки амбарные висячие. Я им двери не успела отворить, а они с порога уже кричать: «Давай, бабка, стаканы, да закуси!». Ну, что же, приготовила, чего смогла. Налили и на мою долю чаркю. Пока те, двое, небылицы усякие плели, третий, гаденыш, усех курей у курятнике перетаскал. А кода хватилася, их уже и след простыл. Обидно, Лихоманкя их побери!
Коту надоело издеваться над Кикиморой и, сделав последнюю затяжку, отшвырнул окурок в сторону.
– Да-а-а-а… – Протянул Леший. – Не сладко пришлось тебе, старая.
– Правильно, Бабка, правильно говоришь! Твоя правда! – Вскочив со своего места, заверещала Кикимора. – Жизни никакой не стало! Я тоже, помню, как-то намедни, прогуляться решила. Иду, значит, иду, никого не трогаю. Вдруг, слышу голос за спиной: «Стоять!» Ох, братцы, как же я оробела. А он мне: «А ну, ложись, стерва!» Ну что делать-то? Легла. Лежу, а сама дрожу, как осиновый листок. Слышу вдруг: «Ползи»! Я не с места, молчу. А он снова: «Ползи, курва, кому сказал?!» Ну, что делать-то? Поползла. «Встать!» – Кричит он. Встала. А у самой поджилки трясутся, думаю, изнасилует-то, ладно, лишь бы чего худого не сделал. И так до седьмого пота гонял меня, этот козел. Ну, думаю, никак на извращенца нарвалась. Не выдержала и оглянулась, посмотреть, кто это надо мною так люто измывается? И чтобы вы думали? Оказывается, какой-то мордоворот собаку дрессировал. Ну ни гад?