Старая знакомая. Повести и рассказы
Шрифт:
– Странно устроена жизнь, – рассуждала она вслух, – в детстве ты относительно свободна и не знаешь, как много будет обязанностей потом, в зрелом возрасте, – перед семьей и окружающими, перед соседями и страной, перед старшими и младшими. Все это со временем разъясняют, – ты должна работать, готовить еду, соблюдать дома чистоту, должна слушать родителей и хорошо воспитывать детей, должна платить налоги, правильно все понимать, и никогда не попадать в неприятные ситуации. Должна, должна, должна. Когда я успела так задолжать? Ты слышал про черепашек, которые уходят откладывать яйца в пустыню и родятся на чужбине специально, чтобы не иметь долга перед родиной? Конечно же, не слышал. Расскажу в другой раз, все равно черепашки выдуманные, а того,
Скажи хоть ты, зачем я родилась? Всю свою жизнь я выполняю обязанности и нужна только для проведения работ в чью-то пользу. Тогда почему эта жизнь называется моей? В ней ничего не происходит для меня! Вроде, я все делаю правильно, но это не приносит счастья. Знаешь, не так давно у меня появилась одна крамольная мысль – кажется, что я ничего не должна, потому что ни у кого нет ответных обязательств в мой адрес. Вот так.
Мишка слушал и со всем соглашался.
Прошло время, и он незаметно вырос. Научился сам садиться в машину, иногда ходил с Аней к заказчикам или сидел, читал газету, пока она занималась своими делами. Мишка наблюдал за тем, как она работает, ждал, когда вернется из банка или помогал донести сумки из магазина. Он был неразговорчив, как и прежде, казалось, что он все время о чем-то думает. Потом как-то незаметно начал выпивать. Когда он это делал, Аня не замечала, но от него часто пахло спиртным. По словам одной Аниной знакомой, у него даже были отношения с какой-то странной девушкой, но они ничему не привели. Аня думала, что это, скорее всего, по вине самой девушки, потому что Он был вполне себе ничего, но плохо разбирался в людях.
Похожие друг на друга дни все так же тянулись один за другим, как нитки в вязальных машинах, но теперь мишка Тедди разделял с Аней монотонные будни, и ей уже не было так одиноко, как раньше.
– Это никогда не изменится, – сказала Аня как-то вечером, – только со временем я состарюсь, заболею и умру. Так ведь, Теодор?
– А давай бросим все это и уедем отсюда, – внезапно предложил он.
– Куда?
– Я тебе покажу.
Аня выключила станки, компьютер и свет, повесила сумку на плечо и поглядела на него вопросительно.
– Пошли?
– Поехали, – уточнил он.
На выезде из города машину остановил полицейский, и, не найдя, к чему придраться, указал, что пассажир не пристегнут.
– Я никогда не пристегиваю мишку Тедди, – улыбнулась Аня.
Полицейский посмотрел на нее снисходительно, вернул права и отпустил.
Больше их никто не видел. Ни в мастерских, ни на спортивной площадке, ни в этом городе, где кто-то еще помнил, как Аня ходила с плюшевым медведем под мышкой.
Осенняя история
В дождливые дни Лариса Анатольевна любила сидеть в гостях у своего друга, художника-реставратора Бориса Бортко. Его мастерская находилась в центре города, в глубине большого старого двора, огороженная сетчатым забором, и скрытая от посторонних глаз кустами черемухи. Черемуха также закрывала все окна, поэтому внутри помещения было сумрачно, и оно имело сложную систему искусственного освещения для различных целей. Лампы дневного света предназначались для занятий детского кружка, софиты на высоких ногах – для освещения гипсовых розеток и натюрмортов, круглые стеклянные плафоны теплых оттенков, развешенные на стенах – для вечерних посиделок с друзьями. Однако Лариса Анатольевна больше всего любила вечерний свет зеленого абажура, низко висевшего над круглым антикварным столом, в сочетании с точечными светильниками по контуру потолка. В комнате воцарялась тихая интимная обстановка, хотелось пить чай с конфетами и говорить, говорить…
Мастерская принадлежала местному меценату и большому поклоннику живописи советского периода. Борис реставрировал картины из его коллекции и жил здесь уже второй год, находя такой вариант очень удобным. С Ларисой
Через некоторое время Ларисе, всем довольной поначалу, вдруг стало казаться, что Борис, как приличный человек, должен предложить ей руку и сердце. «Это даже не для того, чтобы стать мужем и женой, – говорила она, – я больше не хочу семьи, но так было бы благородно с его стороны». Однако же Борис, наученный прошлым опытом, отшучивался. Говорил, мол, все это мы уже проходили, и предложения не делал.
Однажды они сидели в малом зале кинотеатра «Сатурн» на сеансе «кино не для всех». Показывали длинный фильм богемного французского режиссера под названием то ли «Голая лагуна», то ли «Прозрачная обнаженность». Картина состояла из нескольких сюжетов про любовь. В третьей части был история, очень похожая на ситуацию Ларисы с Борей, – короткая зарисовка про отношения зрелых людей, желающих близости, и не верящих в ее возможность. Все, о чем думает каждый из них, что недоговаривает, о чем мечтает, было показано просто, ясно и беспощадно.
«Это было так похоже на нас, что мне стало противно», – призналась Лариса вечером своей сестре.
Когда они вышли из кинотеатра, Боря некоторое время молчал, а потом прикурил сигарету и с досадой произнес: «Наснимут же фиников!»
Там же, у «Сатурна», Боря с Ларисой попрощались. После этого они больше не встречались и не звонили друг другу.
Статья
Ульяна любила рисовать с детства. Она была усидчива и старательна, поэтому, еще до поступления в школу, у нее уже накопилась целая коробка рисунков. Здесь были самые первые головоноги, домики и радуги, потом они сменились на котиков и ежиков, затем пошли феи и русалки, единороги и принцессы. После поступления в художественную школу детский воображариум быстро эволюционировал в карандашные рисунки гипсовых розеток и академические натюрморты акварелью. Мама хвалила Ульяну, хранила ее рисунки и говорила, что талант она унаследован от дяди Вовы, маминого двоюродного брата, и Ульяна обязательно должна стать художником, когда вырастет.
По окончании школы Ульяна поступила в институт на отделение художника- реставратора, уверенная в своем таланте и трудолюбии.
Курс подобрался слабый. В этом никто не был виноват, просто часть девушек была принята по блату, другие подались в реставрацию, не имея склонности к точным наукам, а кто-то просто пересиживал время от школы до замужества, и учеба в институте была для них что-то вроде прослойки между детством и самостоятельной жизнью. Ульяна не думала о замужестве и не мечтала о детях, а взрослую жизнь представляла себе ровно такой же, как детство, только без маминых нравоучений про необходимость женихов, заработка и предстоящую ответственность.
Ульяна дольше других засиживалась на уроках рисунка, не жалела красок на живописи и скребла пером на занятиях плакатного мастерства. За свое рвение она стала любимицей преподавателей, и вполне могла бы окончить институт с отличием. Этим, конечно, можно было гордиться, но к пятому году обучения ее приоритеты вдруг поменялись. Большинство сокурсниц успели выйти замуж, а Ульяна по-прежнему была одна, и ничего путного на горизонте не маячило.
«Как-то надоело все это, – думала она, возвращаясь домой с очередного просмотра, – и дни какие-то одинаковые, и картины получаются похожими одна на другую, и вообще – где мужики?»