Старик Хоттабыч (илл. Ротова)
Шрифт:
Волька хотел было похвастать перед директором и завучем своими педагогическими успехами (не всякий может похвастать, что выучил грамоте джинна), но вовремя удержался.
— Ну, Костыльков, — торжественно промолвил Павел Васильевич, — поздравляю тебя с переходом в седьмой класс! Отдыхай до сентября. Набирайся сил! Будь здоров!
— Спасибо, Павел Васильевич, — ответил Волька солидно, как и надлежит отвечать ученику седьмого класса. — До свидания, Варвара Степановна! До свидания, Сергей Семёнович!..
К тому времени, когда он вернулся на речку, Хоттабыч, удобно устроившись в тени могучего дуба, бойко читал Жене «Пионерскую правду».
— Сдал! На «пять»! — шёпотом сообщил Волька своему приятелю и прилёг возле Хоттабыча, испытывая одновременно по крайней мере три удовольствия: первое — от того, что он лежал в холодке, второе — от того, что он отлично сдал испытания, и третье — не менее важное, а пожалуй, и самое главное удовольствие, — гордость учителя, наслаждающегося успехами своего ученика.
Между тем старик, читавший всё подряд, перешёл к отделу «Спортивные новости». Первая же заметка заставила приятелей грустно и завистливо вздохнуть.
— «В средних числах июля, — читал Хоттабыч, — из Архангельска отправляется в Арктику зафрахтованный Центральным экскурсионным бюро ледокольный пароход «Ладога», на котором проведут свой отпуск шестьдесят восемь лучших производственников Москвы и Ленинграда. Рейс обещает быть очень интересным.
— Вот это да! — мечтательно произнёс Волька. — Вот это поездочка! Всё отдай — не жалко!
— Только прикажите, о превосходнейшие мои друзья, и вы поедете куда только захотите! — пылко сказал Хоттабыч, горевший желанием отблагодарить чем-нибудь своих юных учителей.
Но Волька вместо ответа только снова вздохнул. А Женя печально пояснил старику:
— Нет, Хоттабыч, нам на «Ладогу» не попасть: на неё, брат, только знатные люди могут рассчитывать попасть.
LIII. Переполох в центральном экскурсионном бюро
В тот же день в канцелярию Центрального экскурсионного бюро явился старичок в белом костюме, шляпе канотье и причудливо расшитых золотом и серебром розовых туфлях с загнутыми кверху носками. Он вежливо справился, имеет ли он счастье находиться в покоях высокого учреждения, дарующего людям благоуханную радость путешествий. Получив от удивлённой таким витиеватым вопросом секретарши утвердительный ответ, старичок так же изысканно осведомился, где сидит тот достойный всяческого уважения муж, от которого зависит поездка на ледокольном пароходе «Ладога».
Ему указали на толстенького лысого сотрудника, сидевшего за обширным письменным столом, заваленным грудами писем.
— Только, гражданин, учтите: мест на «Ладоге» уже нет, — добавили ему при этом.
Старик, ничего не ответив, поблагодарил кивком головы, молча подошёл к толстенькому сотруднику, молча отвесил ему глубокий, но полный достоинства поклон, молча вручил ему упакованный в газетную бумагу свёрнутый трубочкой пакет, снова поклонился, так же молча повернулся и ушёл, провожаемый недоуменными взглядами всех, кто был свидетелем этой забавной сцены.
Сотрудник развернул газетную бумагу, и перед его глазами предстало самое необычное письмо, поступавшее когда-либо не только в Центральное экскурсионное бюро, но и в какое-либо другое советское учреждение. Это был желтоватый пергаментный свиток с болтавшейся на золотистом шёлковом шнурке большой зелёной восковой печатью.
— Видали ли вы когда-нибудь что-либо подобное? — громко спросил сотрудник и побежал немедленно докладывать своему непосредственному начальнику-заведующему сектором особо дальних экскурсий.
Тот, сразу бросив все текущие дела, помчался вместе со своим сотрудником к самому директору.
— В чём дело? — встретил их директор. — Разве вы не видите — я занят.
Вместо ответа заведующий сектором молча развернул перед ним свиток.
— Что это? — спросил директор. — Из музея?
— Нет, из текущей почты, Матвей Касьяныч, — ответил заведующий сектором.
— Из почты?! А что в нём написано?.. Ну, знаете ли, — сказал он, ознакомившись с содержанием пергамента, — всяко со мной бывало, а такого письма я в жизни не получал! Это, наверно, писал сумасшедший.
— Если и сумасшедший, Матвей Касьяныч, то, во всяком случае, из любителей редкостей, — отозвался заведующий сектором особо дальних экскурсий. — Попробуйте-ка достать пергамент.
— Нет, вы послушайте только, что здесь написано! — продолжал Матвей Касьяныч, забыв, что его собеседники раньше его ознакомились с содержанием этого послания. — Это ведь типичный бред! «Досточтимому начальнику удовольствий, неподкупному и высокопросвещенному заведующему сектором особо дальних путешествий, да славится имя его среди почтеннейших и благороднейших заведующих секторами!» — прочитал Матвей Касьянычи подмигнул заведующему сектором: — Это вам, Иван Иваныч!
Иван Иваныч смущённо хмыкнул.
— «Я — Гассан Абдуррахмай, — продолжал между тем читать Матвей Касьяныч, — могучий джинн, великий джинн, прославленный своей силой и могуществом в Багдаде и Дамаске, в Вавилоне и Сумире, сын Хоттаба, великого царя злых духов, отрасль вечного царства, которого династия любезна Сулейману ибн Дауду (мир с ними обоими!), которого владычество приятно их сердцу. Моим благословенным деяниям возрадовался аллах и благословил меня, Гассана Абдуррахмана, джинна, чтущего его. Все цари, сидящие во дворцах всех четырёх стран света, от Верхнего моря до Нижнего, и в шатрах живущие цари Запада — все вместе принесли мне свою тяжёлую дань и целовали в Багдаде мои ноги.