Старинное древо
Шрифт:
Старинное древо
Да, мальчик, повторю тебе, что не могу не уважать моего дворянства. У нас создался веками какой-то ещё нигде не виданный высший культурный тип, которого нет в целом мире, – тип всемирного боления за всех. Это – тип русский, но так как он взят в высшем культурном слое народе русского, то, стало быть, я имею честь принадлежать к нему. Он хранит в себе будущее России. Нас, может быть, всего только тысяча человек – может, более, может, менее –
Автор, закалённый опытом работы с театром, хорошо знает стремление всех, имеющих вторичное отношение к литературному произведению, переиначивать текст по собственному вразумлению. Раньше такого себе не мог позволить никто. Теперь появились господа режиссёры, почитающие дурным тоном исполнить свой долг перед пьесой в полном согласии с волей её создателя, то есть воплотить на сцене то, что написано на бумаге.
Таково новшество века двадцатого. Сейчас наступил уже двадцать первый. Как знать, не захотят ли господа полиграфисты последовать примеру режиссёров? Пока их отношение к искусству видится большинству людей как сугубо вспомогательное. Но сто лет назад так же расценивалось и ремесло театральных постановщиков. Вдруг лавры последних настолько вскружат головы печатников, что и они начнут публиковать романы вверх тормашками или, по меньшей мере, переставляя местами главы?
На всякий случай предупреждаю: хотя вставные предания могут показаться совершенно самостоятельными, они композиционно связаны с сюжетом и, несмотря на то, что действие их происходит задолго до основных событий, органически входят в ткань повествования. Поэтому читать роман, вне зависимости от того, в какой последовательности будет скомпонован текст каким-нибудь реформатором печатного станка, следует сообразно авторскому замыслу, то есть по одному преданию после каждой нечётной главы.
Наверняка кого-то удивит, почему при такой настойчивости писатель не поступил наиболее простым способом, введя общую сквозную нумерацию всех составных частей своего произведения. Получилось бы ровно тридцать глав, и изменить очерёдность их набора стало бы гораздо сложнее даже самому изощрённому типографу.
Но дело в том, что с разрешения самого сочинителя ленивый читатель (каковых в новом веке будет всё больше и больше) может вовсе не открывать ни одну из относящихся к современности глав и ограничиться самым малым – вставными рассказами из отечественной истории. Даже за такое внимание слагатель их будет ему сердечно признателен, да и он получит пусть усечённое, но вполне законченное представление об одной из линий романа. Опрометчивей поступит тот, кто, наоборот, опустит при чтении все предания (славное имя соавтора которых, надеюсь, не надо напоминать образованному русскому человеку). Однако и сей «эконом» сможет, смею надеяться, вынести нечто полезное для себя от знакомства с основной канвой повествования, не сильно оскорбив при этом чувства писателя.
Повторяю: послабления относятся только к читателю и вовсе не дают права издателям выпускать книгу без преданий или состоящую из них одних. Более того, подобную вольность автор им решительно запрещает.
Впрочем, вступление это скорее всего напрасно: если предсказанная в нём очередная революция в искусстве коснётся и книгопечатания, строк этих, разумеется, никто никогда не увидит.
Глава
Соседка впорхнула в вагон в самый последний момент, когда Александр, стоя в тамбуре, перебирал в воздухе пальцами выставленной вперёд ладони, адресуя этот прощальный жест провожавшим его жене и сыну. Для такого случая он всё рассчитал правильно: если бы остался махать своим домашним в купе, то Катя наверняка разглядела бы появившуюся там женскую особь и могла вообразить бог весть что. А так её внимание ограничилось широко улыбающимся из-за спины толстушки-проводницы мужем.
Сам же он периферийным зрением заметил, как девица с дорожной сумкой через плечо юркнула именно в его временное обиталище – самое ближнее от входа. Лица её Александр рассмотреть не успел, но фигурка ему понравилась сразу: при небольшом росточке она казалась точёной, скульптурной, хотя удлинённая бесформенная куртка (такие обычно носят рыночные торговки) скрывала всё, кроме стройных ножек, обутых в модные туфли с непомерно длинными и даже чуть загнутыми кверху носами. Помня иллюстрацию из любимой в детстве книжки, он называл такой фасон «маленький Мук».
Дождавшись, когда состав наберёт ход и движущимся вослед ему жене с сыном уже не удастся дотянуться взором до заветного окна, заметно повеселевший от предвкушения приятной поездки пассажир направился в своё купе и по-хозяйски отдёрнул вбок дверь.
– Ой, простите, – услышал он нежный девичий голосок.
– Пожалуй, извиняться надо мне, что вошёл без стука, – смущённо изрёк Александр и отвёл в сторону глаза, успевшие, однако, запечатлеть весьма аппетитный вид соседки. Та стояла в одном белье, обе нехитрые детали туалета были настолько узки и прозрачны, что никаких доступных человеческому взгляду тайн её тело больше не таило.
– Мне показалось, будто я тут одна, – виновато сказала девица и в одно мгновение запрыгнула на верхнюю полку. (Правильно показалось: чемодан он убрал под сидение и никаких других следов не оставил.) – Меня Викторией зовут, – представилась она уже оттуда.
– Александр Петрович, – громко прозвучало в ответ. Назвать одно имя значило бы разрушить очередную преграду, а с этим спешить не стоит.
– Вы, конечно же, москвич, – раздалось сверху скорее утвердительно, чем вопросительно.
– Как вы догадались? – на удивление шаблонно отреагировал голос снизу. (А ведь можно было вместо этого тривиального вопроса произнести что-нибудь оригинальное и сразу приступить к обольщению неопытности.)
– Да у себя в Ольгине мы каждого человека знаем. Ну а таких видных мужчин – тем более.
Э, да у этих провинциалок, видать, принято оплошно обнажать не только плоть!
Первая фраза произносилась на верхнем ярусе, а последняя – уже внизу. Виктория ловко спустилась на пол и предстала перед Александром в обтягивающем спортивном костюме.
Первое, что моментально бросилось ему в глаза, – невероятно узкая талия. Такие раньше называли осиными. Теперь не называют никак, потому что их просто нет. Даже участницы многочисленных конкурсов красоты блистают чем угодно: ногами, плечами, руками, бюстом, но только не той частью женского тела, которая в прежние времена составляла едва ли не главную прелесть девичьего облика. Линии стана и крутизна бёдер Виктории напоминали изображение античной богини.
Он удивился, что только сейчас разглядел эти совершенные формы, и поймал себя на огорчительной мысли: похотливый самец начинает побеждать в нём эстета.
В этот момент в купе вошла проводница.
– Прошу билетики. И за постельное бельё тридцать рубликов, – заверещала эта бесцеремонная особа, боком протиснувшаяся в дверь из-за своих непомерных телес. – Кому нужно чайку – не стесняйтесь.
Оба пассажира молча протянули ей билеты и пятидесятирублёвые купюры.
– Так, первое местечко, второе местечко, хорошо… За постель рассчитаемся после чая.