Староград

Рудик Артем

Моя голова просто пухнет от количества вопросов, сочащихся из самой простой мысли: «Ты не немец». Ежели я потомок ротхаутов, то сколько же крови своих собратьев я пролил? Я братоубийца! И только сейчас я это по-настоящему осознал, благодаря двум людям, что как ни в чём не бывало идут впереди и беседуют о своём, словно и правда ничего не случилось. Нет, нет, чёрт! Это какое-то безумие. Но кто сошёл с ума? Я, они или весь мир?

«Когда-нибудь всё будет хорошо?»

Надпись на стене разрушенного

дома,

Автор неизвестен

По другую сторону

10.09.84

– Бездна, бездна бетонного муравейника, пылающего в агонии, должна стать идеальным горнилом для таких, как я. Для тех, кто ещё верит в величие Ронии. Для тех, кто знает, что Староград не пал! И пока живы те, кто помнит славные времена свободы, я готов отдать за них свою жизнь, а они готовы отдать свои за меня. Я их лидер, их лик, что скоро будет на слуху у всех жалких крыс, что надеялись нас поработить без нашего сопротивления. Я лик революции, я её воплощение! Станьте частью нашего движения, станьте мной. И вместе, только вместе, мы заставим пылать этот город! И его пламенем мы выкурим всех колпаков²⁴ с нашей земли! Освободительная Армия Ронии ждёт вас! – так вещал сегодня в эфире импровизированной радиостанции Виктор Меласки, живая легенда среди повстанцев.

И пускай в этой провонявшей сыростью и плесенью комнатке, где мы и организовали центр вещания, сегодня собрались лишь самые доверенные, мы знали, что скоро революция действительно воспылает по всему городу. Ибо никто из настоящих ронийцев не был готов принять своё поражение, а только пришедший новый комендант уже начал репрессии против всех слоёв общества, накапливая недовольство в городе с огромной скоростью, даже без наших подначиваний. Скоро мегаполис переполнится ненавистью, и будет достаточно лишь чиркнуть спичкой, чтобы город действительно запылал.

Меласки же действительно, как никто другой, прекрасно подходил на роль катализатора народной борьбы. Он был героем войны, долгие годы убивавшим чёртовых карнимцев, а также всем сердцем ненавидевшим их и их государство. Но кроме ненависти у Виктора была ещё одна черта, позволявшая ему вести за собой народ, хоть в самое пекло, а именно – бесконечная харизма, его мимика, движения, он действительно был ликом революции, что должна была сжечь угнетателей. Можно даже сказать, что он горел сам по себе, словно летящий в землю метеор.

Однако борьба – это не только бездумная и бесконечная атака на позиции превосходящего численно и качественно врага, это чёткий расчёт и порой самая тёмная и скользкая тактика.

И для этого у повстанцев был я. Можно сказать, что я – это глаза и уши ОАР в стане враге. Ну а кроме того, вероятно, моя персона – это единственное, что тормозило нарастающее буйство Меласки.

А сдерживать было что, ведь «лидер повстанцев» просто обожал самоубийственные набеги на лагеря и точки интереса правительства протектората, но не с целью подорвать их снабжение или ослабить влияние, нет, в его приоритетах было просто убить как можно больше колпаков или тех, кто им помогал. Безусловно, все эти убийства помогали нам в нашем деле, ведь с каждым таким рейдом количество потенциальных противников уменьшалось. Однако потери с нашей стороны были не меньше, если не больше, что Виктора, казалось, вовсе не заботило.

Ну а все его идеи, так или иначе, сводятся к возрождению былого величия Ронии, возможно, даже слишком радикальным образом… По крайней мере, до тех пор, пока я не стал его противовесом в вопросах идеологизации нашего движения, предлагая более мягкий и мирный исход нашей борьбы, который он сам, пусть и не слишком охотно, принимал.

В целом, можно сказать, что его деятельность была продуктом прогрессирующего безумия. Однако это не будет полной правдой, ибо то, что делал Виктор, на деле было отражением абсолютно разумного страха перестать быть свободным. Просто свобода для него – это продолжение войны. Впрочем, как и для всех в городе.

А потому я и те мои коллеги, которых ещё не захлестнула его ярость, внедряемся в ряды правительства, дабы вести двойную игру и расшатывать режим колпаков более изящным образом: кто-то в роли коллаборациониста, кто-то в роли местечкового чиновника, а кто-то на производствах, выворачивая и без того шаткую систему контроля Ордена наизнанку. Я тоже внедрился, как один из псов на поводке у нового управляющего Салема, и, можно сказать, был на сей момент одним из самых приближенных к его особе людей.

Иронично, но я мог положить конец его ещё даже не набравшей ход диктатуре одним махом. Однако действовать было ещё рано, ибо даже если мы убьём коменданта, колпакоголовые просто пришлют нового. Рыба должна сгнить не с головы, а наоборот. Ведь если мы уничтожим то, на чём Салем постепенно строит свою власть, он недолго удержится на своём троне. А потому стоит действовать ещё изощрённее и просто выжидать, пока наша деятельность не принесёт своих плодов, которые, в свою очередь, позволят нам убрать и самозванного царька.

К слову, не все те, кого к нам прислали их Карнима, были совсем уж ублюдками, это нельзя не признать. Иногда даже германцы были более гуманны, чем коллаборационистская погань. Вот Герман Шейм, например, был гораздо более лояльным к ронийцам, чем тот же генерал Соколов.

И даже несмотря на то, что мы были по разные стороны баррикад, я пропитался уважением к этому рыцарю. Тем самым уважением, которым обычно пропитываются дуэлянты, готовые в любой момент выпустить своему благородному врагу мозги наружу.

Ибо он всё же не смог бы стать здесь своим, какие бы меры для того ни предпринимал, да и, скорее всего, не пытался. Просто после прибытия в Ронию загадочной девушки Шейм стал предпринимать попытки хоть немного облегчить жизнь моих соотечественников и выпрашивал у руководства различные послабления, которые иногда даже принимались. Неизвестно из-за чего в нём вдруг проснулся гуманист. Возможно, он желал искупить те, безусловно, ужасные поступки, которые их шайка вершила здесь во время Великой кампании.