Староград

Рудик Артем

Но так просто замолить грехи прошлого нельзя, и в этом я согласен с Виктором. Ибо предателям и интервентам не может быть прощения, какими бы хорошими они ни казались. Все должны получить по заслугам. А такие сволочи, как Соколов, должны и вовсе быть без жалости убиты таким образом, коим обычно убивают бездомных псин отловщики животных. Затем же все они должны быть повешены на ближайшем столбе, в назидание другим посягателям на нашу свободу.

Шейм, вероятно, заслужил более гуманной казни, и он обязательно её получит. Такие же, как генерал, должны страдать как можно дольше

перед тем, как мы застрелим их, без тени жалости и сомнений.

Ну а пока пусть они порадуются своему временному превосходству. Пусть смотрят на наш город света с высоты своих небоскрёбов из плоти и крови. Ведь именно оттуда лучше всего видно то, что Староград никогда не будет по-настоящему принадлежать им.

«Созидание противоестественно человеку, ибо только хаос может являть собой естественное состояние всего во вселенной, и нас, как её детей, постоянно хаос порождающих и усугубляющих».

(С) Всеслав Радовицкий, ронийский анархист

––

Invidia «Богатство без труда»

II – Зёрна от плевел

«Земля была сухой и безжизненной.

Сказал Бог: да будет вода и будет движение.

И налил океаны.

И расплескал моря.

Увидел это, понял, что это прекрасно, и зарыдал.

А из его слёз растеклись реки по всей грешной тверди.

И был вечер, и было утро: день второй».

Бремя сильных

01.11.84

Слякоть, слякоть повсюду. Она на работе, среди куч строительного мусора и свежего цемента. Она дома, в волосах детей и за хлипким кухонным шкафчиком. Она в головах суетливых соседок и на телах их, в большинстве своём, безвозвратно утерянных мужей. Она должна стекать в городские стоки, но кто теперь следит за ними?

И вот слякоть уже царствует над сломанным и тлеющим скелетом того, что мы когда-то называли оплотом своего государства. В это утро погода всё так же ни к чёрту, моросит почти весь день, впрочем, как и всегда тут в ноябре. Только подумать, а ведь раньше я любила осень и все эти лёгкие холодные дожди, характерные для нашей местности. Но, как у нас говорится: «Плохую погоду любит тот, у кого есть крыша над головой».

Нельзя дать поглотить себя всем этим отвратным размышлениям, от которых даже на душе становится мокро. Да так, что совсем невыносимо думать и чувствовать всё это, а посему, чтобы отвлечься, я начинаю петь. Тихо и про себя, не дай бог ещё кто-то из проходящих патрулей услышит, что я напеваю народные песенки, но других я, к сожалению своему, не знаю.

Вот так, ежедневно, я шагаю по широкой улице, пролегающей сквозь руины высотных зданий, пением отгоняя от себя дурные мысли. Шагаю и пою. Пою и шагаю. Действительность иногда до ужаса циклична. И не всегда разберёшь, занимаюсь я этой рутиной сегодня или уже завтра.

Вдруг где-то неподалёку слышится весёлая трель беззаботных птичек, и порыв прохладного ветра, всего на одно мгновение, уносит бесконечную тоску с моего сердца, даруя ощущение того, что всё не так уж и плохо, жизнь продолжается.

Но стоит только взгляду вновь охватить унылую разруху, как наваждение утекает в небытие. Жизнь продолжается там, у зверья. Наше же бытие ничего не значит даже в масштабах города, что уж заикаться о вселенной и мире. Лучше просто продолжать напевать про себя приевшиеся мотивы и не обращать внимания на сей маленький праздник жизни.

Один припев, другой, они и правда помогают отвлечься, и вот я уже на месте своих каторжных работ. Маленькая строительная площадка, по периметру которой с важным видом расхаживает пара бойцов коменданта, буднично наводнялась другими труженицами фронта.

Мужчин в нашей строительной бригаде не было вовсе, ибо почти все они либо лежат мёртвые там, в пригороде, в полях и траншеях, либо лижут ботинки захватчикам, которым вовсе нет дела до всей этой грязной работы, пока можно заставлять трудиться всех тех, кого они поработили. Были, конечно, и те мужчины, что выжили и не подчинились, уйдя в подполье, но, как по мне, от них одни только проблемы.

Действительно, если бы не повстанцы, быть может, комендант так бы и не кошмарил простой и честный люд, который вовсе не может спокойно дышать. Ибо все эти бесконечные расстрелы, комендантские часы, патрули и общая паранойя – всё это вина тех, кто сопротивляется, вместо того, чтобы помочь нам, тем самым обычным гражданам, за которых они и должны бороться.

Пускай я не бегаю за карнимцами по всему Старограду с адским улюлюканьем, рискуя подхватить пулю, а просто и мирно тружусь так же, как и трудилась до этого на свою страну, мои дети хотя бы находятся в безопасности, дома. Пускай и ходят в эти жутковатые образовательные центры Ордена. Так, я думаю, считают и все те мои сёстры, что сейчас не менее спокойно и кропотливо тянут свою тяжёлую ношу. У всех дети и всем страшно умирать.

Ну вот, стоило только взяться за лопату и начать закапывать котлован, как вояки приводят очередного страдальца. На этот раз то был толстый мужичок, вроде как владелец местной рыбной лавки. И чем, интересно, он не угодил новой власти?

Мужчина плачет, брыкается, но что он может против двоих солдат? Вот его проводят к самому краю котлована, ставят на колени, и какой-то высокомерный офицер приставляет пистолет к его черепушке, оглашая на всю стройку:

– Вы, Станислав Саринков, приговариваетесь к немедленному расстрелу на месте за неоплату продуктовой десятины. Ваше последнее слово?

Приговорённый к смерти бормочет что-то про то, что ему самому нечего есть, но тут же его невнятную и нервную речь прерывают выстрелом в затылок. Один из солдат делает нам жест рукой, дескать, закапывайте, и мы, послушно и спокойно, зарываем очередной труп очередного бунтаря. Всё равно такие бесцеремонные расстрелы становятся обычным делом, да и финал всем известен, чему тут удивляться…

Так, за тяжёлой работой проходит почти весь день, во время которого почти все мысли были о доме да о той корке хлеба, по карточке, что я разделю со своими детьми. Все мышцы жутко болели и очень хотелось есть, но понимание того, для чего я тружусь, давали мне силы махать лопатой.