Старость аксолотля
Шрифт:
На следующий день мы пятнадцать минут разгонялись при одном «же» и несколько раз на более мощной тяге, но более короткими рывками. Я оставался в койке, читая полученную с Деймоса профессиональную прессу, пока у меня не онемело плечо. К вечеру мы уже легли на новый курс, снова в невесомости. В кают-компании, полутемной от вяло засасываемого разболтанными вентиляторами сигаретного дыма, мы обсуждали за ужином новости о войне. Советский Союз уже закрыл свои станции и перевалочные пункты для кораблей под западными флагами; на Деймосе говорили о предупредительных лазерных обстрелах и даже о диверсии на каких-то хранилищах кислорода у горы Олимп. Кто мог бы ее там устроить? Стороны обвиняли друг друга. Радист утверждал, что после в эфир уже не пошло ничего нового, впрочем, Луна-один перестала передавать политические бюллетени. Он долго объяснял Второму пилоту, почему нашу компанию не должны волновать эти пертурбации. За ужином появился также Пассажир, обычно просивший доставлять еду в каюту. Я пытался вовлечь его в разговор, но он отвечал односложно, возможно, в самом деле от робости. У него паспорт Западной Германии, и он платит наличными. Первый пилот заявлял, будто опознает у него акцент африканера. И уж определенно Пассажир выделялся среди нас, бледных космических червяков, своей кожей – смуглый и в резких морщинах от солнца. Однако с едой в невесомости он прекрасно справлялся. И курил «мальборо».
Капитан позвал меня в рубку – он хотел, чтобы я рассчитал силу бури и оценил угрозу здоровью команды. Когда я пришел, в рубке никого не было. На экранах серебрились звезды, на боковом кормовом мониторе светилось маленькое Солнце, ползли справа налево смолистыми полосами тени. На панелях управления мигали тысячи огоньков; мне так и не удалось запомнить, о чем сообщает какая лампочка, и наверняка именно потому меня столь успокаивает этот вид, вид и тишина рулевой рубки, отмеряемая механическим пульсом массивных калькуляционных циферблатов. Тишину нарушал также шелест бумаг с расчетами Навигатора, прикрепленных металлической клипсой к корпусу электронного мозга, где на месте снятой крышки поставили три вентилятора, чтобы охлаждать внутренности мыслящей машины. Шедший оттуда поток воздуха медленно развернул меня кругом, и мне почудилась обезьянья фигура, прячущаяся в тени за шкафами с астрографическими и фотограмметрическими картами, – большой железный болван, нечеловеческая туша на гидравлических ногах. А, так это не человек, а человекоподобный автомат, тот самый мегаваттный Марабу, которого Капитан забрал за неоплаченные долги у горнодобывающей компании с Меркурия. Включен? Выключен? Я думал, что мы держим его где-то в верхних внутренних трюмах. Огненный глаз медленно пульсировал над выступающим из-под пурпурной хромово-корундовой нагрудной плиты автомата дулом лазера – значит, включен. Услышав за спиной скрип шестерен курсового циферблата, я оглянулся. Висевший у циферблата Капитан перелистывал астрометрические таблицы, то и дело заглядывая в расчеты Навигатора.
– Зачем он тут, Капитан? – спросил я, показывая на Марабу.
Капитан лишь приложил палец к губам.
Я отдал ему расчеты излучения (весьма пессимистичные) и вернулся к себе, размышляя и над Марабу, и над поведением Капитана, и над текущим положением «Бегемота», которое вдруг, будто в короткой вспышке ауры таинственности, показалось мне странным и еще более тревожным.
Корабль скрежетал, свистел, гудел, и все это отдавалось долгим эхом в его металлических костях, как всегда после серии разгонов – я постоянно пробуждался от неглубокого сна. В конце концов оказалось, что я вообще не могу заснуть. Натянув две пары носков, я взял термос с церерским самогоном и постучался к Радисту.
Он долго протирал куском замши толстые стекла очков.
– На страже?
– Если уж у Капитана появились такие причины…
Мы разбирали ситуацию на составляющие в желтом свете голой лампочки, потягивая через соломинки холодный алкоголь и глядя на мерцающие на черно-белом экране-иллюминаторе звезды.
– Может, Пассажира…
– Но – к астероидам? Что там, шахтеры какие-то по курсу?
– В таком случае – из-за этой войны.
– Гм…
Радист схватился за чугунный тавр койки и подтянулся под потолок, к полке со старыми альманахами и каталогами. Найдя толстый том, подвесил его перед собой в воздухе и начал медленно листать, подобрав под себя ноги.
– Ага. Ну да, – он показал мне схемы систем нашего калькулятора. Я ничего не понял. Он кивал головой, уже слегка опьянев. – Удалось бы. Наверное. Такая авария-ошибка.
Затем мы размышляли вплоть до дна термоса, кто и зачем мог бы устроить диверсию главному мозгу «Бегемота V», чтобы увести грузовик с курса на системную свалку. В любом случае, диверсанту пришлось бы сперва предвидеть солнечную бурю.
– Какой у нас груз?
– В основном биомасса для юпитерианских поселений.
– И кто бы на нее позарился?
Был уже час перед первой вахтой. Радист сонно улыбался, будто медитирующий Будда, у меня немели ступни, и я, зевая, массировал ноги.
– Пираты! – хихикал Радист, и капельки слюны или самогона дрожали на его усах. – Космические пираты!
Я в этом сомневался.
На следующий день после завтрака Капитан собрал на совещание команду, то есть всех, кроме Пассажира, однако не явились ни Навигатор, ни Электронщик. Электронщик наверняка спал после обезболивающих таблеток, но Навигатор, оказывается, тоже сослался на болезнь – о которой он не соизволил мне сообщить. Сразу же после я отправился к нему, но он не желал открывать, запершись в каюте изнутри и не отвечая на вызовы через динамик. Все это выглядело очень странно.
Я снова заглянул к Радисту. Делать ему было особо нечего, поскольку гул Солнца уже заглушал всю дальнюю связь, и он сортировал старые радиограммы. Радиорубка выложена толстым слоем звукоизоляции, даже протяжные стоны металла корпуса сюда не доходят. В тесном помещении воняло гнилой резиной.
Радист закрыл дверь и выключил звуковую систему.
– Я с утра об этом думал, – понизив голос, сказал он. – Мы ведь получаем эти контейнеры по фрахтовой декларации, сами содержимое не проверяем, да и как? Солнечные бури происходят не совсем случайно, но по некоторому вероятностному календарю, есть периоды меньшей и большей опасности. А в данный момент мы находимся на вершине одиннадцатилетнего солнечного цикла. Уже довольно давно на экваторе Солнца группируются большие пятна. Первый выброс массы из короны случился две недели назад, в астрономических обсерваториях выставили тревожные вахты. Теперь пошла вспышка от выброса с температурой в пятьдесят-шестьдесят миллионов кельвинов, как в видимом спектре, так и в рентгеновском и гамма. На Земле любуются прекрасными сияниями. Радиосвязь там полностью заглушена, подожжена ионосфера, пояса Ван Аллена смелo, половину спутников поджарило, любое железо индуцирует ток. Так что они отрезаны. А в поясе астероидов десятки, а может, уже и сотни частных поселений, зачастую просто загерметизированных пещер – лучшего места для перегрузки контрабанды в космосе не найти. Об этом ходят слухи в портах, сплетни на радиоволнах.
– Но даже если он столь хитроумно приведет нас к своему тайнику среди планетоидов – как он сможет что-то перегрузить без нашего ведома? И вообще проделать это с нами на борту?
– В том-то и дело, – Радист наклонился ко мне, нарушив вертикальное положение. – Ты ел яичницу? Я все выплюнул! Чай кипячу у себя на спиртовке. У меня есть немного сухарей и консервированной говядины.
– Это уже какая-то паранойя! – возмутился я, а затем, почесав коротко остриженный затылок, поинтересовался: – Гм… а кто сегодня готовит?
– Инженер.
Мы состроили несерьезные лица и тут же рассмеялись.
– Знаю, знаю, – он развел руками. – После нескольких недель в рейсе с каждым такое бывает. Команда «Калигулы», говорят, каждый час делала анализы крови, убежденная, что к ним проник некий таинственный вирус, а на «Юстине XI» устраивали регулярные допросы и пытки; черт его знает, не тем ли же самым кончила «Санта Клара».
– Нужно как-то разрядить обстановку. Мы с Капитаном и Первым пилотом знаем друг друга уже много лет, но остальные…
– Да-да, брат против брата, и нарастающий страх в тиши ночных вахт, тень заговора в звездах на экране…
– Сейчас мы все разделимся, и начнется…
– Тихо!
– Что?
Радист наклонил голову, прислушиваясь. Я напряг слух – ничего. Он подплыл к двери, повернул колесо винтового запора, толкнул – раздался протяжный, то и дело захлебывающийся вой сирены ручной тревоги. Автоматическая тревога означала бы разгерметизацию корабля или угрожающую жизни аварию реактора; ручную тревогу мог включить только командир, его заместитель или вахтенный офицер. Мы помчались в рулевую рубку, натыкаясь на стены, углы и обнаженные челюсти переборок. Забрызганные старой краской тревожные лампы мигали красным и желтым, а где-то в потрохах «Бегемота», в машинном отделении или на сцепках креплений контейнеров, металл грубо терся о металл, генерируя визг и писк, от которых истерически содрогалась туша корабля. В командном коридоре мы столкнулись с Электронщиком – с превратившимися в бесполезные комья бинтов руками он застрял в узком месте, растопырив конечности, будто пораженная током морская звезда. Радист потащил его за подтяжки.