Старость аксолотля
Шрифт:
– Вы думали, будто я агент, военный шпион?
– Может, и так. Может, и Пассажир тоже. Это никак от вас не зависит.
– Астромант дергает за веревочки? – усмехнулся он.
– Нет! Нет, нет, нет! Там нет никаких планов, никакого разума. Никакой логики и программы, только хаос! Понимаешь? Мы должны его спрятать, переместить, причем настолько далеко, чтобы его не обнаружили по тем обрывочным радиопередачам. Ибо если бы он передавал целенаправленно, в полную силу, естественно, никакие курсовые шахматы не имели бы смысла.
– Но, если все так, как вы говорите, Доктор, тогда мы останавливаем не только войну, но и прогресс, да?
Я кивнул.
– Оно и к лучшему.
– Что?
Кофе все еще был для меня чересчур горяч. Я открутил пробку термоса, глотнул церерского самогона. Мне удалось сдержать кашель. Закурив очередную сигарету, я на мгновение прижался затылком к стальной стене. Та была чудесно холодной. Я уже впрыснул себе стероиды от лихорадки, но меня все еще била дрожь.
Я стиснул обеими руками виски. Навигатор смотрел на меня исподлобья. Я закрыл глаза ладонями, свет ламп врезался в зрачки, оставляя желтые и красные следы под веками в форме кривых букв Х и V.
– Возьми мигрень, отними боль, но оставь внутреннее давление. Чувствовал когда-нибудь, как трещит голова? Будто она сейчас лопнет? Но я говорю не о биологии, а о чистом интеллекте. Как? Чувствовал?
– Может, этого кофе не…
– Сколько тебе лет?
– Двадцать семь, – ответил он уже тише.
– Послушай. На Земле… то есть почему я сбежал в космос… Но! Тебе пришлось бы увидеть его здесь собственными глазами, это просто невозможно, он разрастается и перестраивается в слепой гонке алгоритмов, с каждой итерацией все больше противоречащих друг другу, энтропия давно должна была его превратить в чистый шум, в машинную фигуру шума. Так откуда все это берется, откуда, откуда, ОТКУДА?!
Шепотом:
– Не знаю.
Выдох. Вдох. Выдох.
Я продрейфовал вдоль стены, сигарета и термос плыли вместе со мной, колба с кофе ушла на разгонную орбиту, вслед за раскрученными эпициклами ужина, но медленно, медленно, все теперь происходило в удушающем замедлении, Навигатор водил за мной немигающим взглядом, нет, я не уплывал.
– Хорошо. Послушай. Либо прогресс имеет границы, либо нет.
…Имеется в виду – иные, нежели границы природы, как граница времени, ибо после смерти Вселенной некому уже будет толкать прогресс вперед, не будет даже «переда» и «зада» на временной шкале. Но помимо этого – есть ли тут некий встроенный тормоз, или нет?
…Ибо если нет, то рано или поздно уйдет в небытие каждая цивилизация, вместе со свойственными ей технологиями, как те тяжело бронированные корабли на атомных реакторах; со свойственной ей наукой, с внутренней иерархией науки, вроде нашей: физика, электроника, кибернетика, химия, потом, может, биология, может, математика; и со свойственной ей культурой, в том числе также способом мышления и говорения о науке и технологии. Уйдет – и ее заменит другая, более развитая с точки зрения прогресса. Пойми, что это означает: каждая – это каждая, то есть и та, что после каждой, и так без конца. Верный ли это образ? Что в какой бы момент ты ни взглянул на Вселенную, наиболее развитая в ней цивилизация всегда имеет перед собой бесконечную последовательность еще более развитых цивилизаций?
…Что всегда будут науки, которые лучше, сильнее, реальнее. Понимаешь? Есть ли в этом смысл?
…Но если все иначе и этот процесс на самом деле наталкивается на некий безжалостный «стоп» – на чем этот «стоп» мог бы быть основан? Откуда его неизбежность?
…Были теории. Как та, известная под многими названиями, теория Вечного Возвращения, Круга Событий, гипотеза Исчислимых Возможностей. Мир – в по-разному определяемых границах – содержит в себе конечное число элементарных частиц, которые существуют в конечном числе дискретных конфигураций в пространстве. Прими такой образ, и уже теорема Пуанкаре о возвращении покажет, что прогресс в самом деле наталкивается на последний барьер: в точно исчислимое время все возможные конфигурации материи будут исчерпаны, и начнется повторение мира, то есть также повторение прогресса. Ибо материя – это также наши мозги, нейроны и дендриты в мозгах; конфигурации частиц кодируют конфигурации мыслей, – я поймал сигарету и очертил собственный череп ореолом дыма. – Какую мы можем иметь гарантию, что мы сами, наши науки, машины, и ракеты, и весь наблюдаемый космос не является энной итерацией вечно повторяющегося процесса?
…Энтропия? Энтропия может играть роль очередного элемента игры: система вернется в нулевое состояние, и энтропия отступит. Откуда нам знать, что такого уже не случалось? Все часы физики заводит одна и та же рука, нет никакой внешней меры.
…Когда-то мы – не мы – другие люди – но все же мы, мы, поскольку такие же самые, вплоть до мыслей, – уже летали по Солнечной системе на «Бегемотах», «Молохах» и «Беовульфах», уже когда-то открывали теорию относительности и Великое Объединение, уже когда-то родился Астромант и случились все войны, реализовались все заговоры. Все это было описано, забыто и описано вновь, сотое эхо сна-мифологии. Теперь мы разыгрываем все заново, столь же наивно, ибо память – тоже материя.
– Но вы в это не верите?
Я пожал плечами.
– Это «стоп» чисто в академическом смысле. Вплоть до последней возможной конфигурации никто «извне» Вселенной не подтвердит эту гипотезу. Мы будем идти вперед маршем Прогресса, пока не наткнемся на стену, и даже этого не почувствуем, поскольку нас уже не будет. По определению невозможно помнить Великие Повторения.
– Память – это материя?
– Да, так что подобное воспоминание не умещается в возможных конфигурациях системы: конфигурация N плюс один, содержащая в себе память конфигурации N, будет иной – как правило, более богатой – конфигурацией, чем N плюс один без этой памяти.
В глазах Навигатора блеснуло уже иное любопытство.
– А ваш «стоп» – какой?
Я глотнул водки. У меня быстро пересыхало в горле. В глубине гортани щекотал предвестник страшного кашля, перышко в руке палача. Я глотнул водки еще раз.
– Мой, не мой… мы же работали много лет, сколько нас было!.. Прогресс, прогресс следует из накопления знаний. Чем больше мы знаем, тем лучше описываем действительность, тем точнее познаем правящие ею законы и, используя их, тем более совершенные и могущественные орудия создаем. Все это можно свести к проблеме управления информацией, причем вопрос не в величине и уровне сложности того, чем мы управляем, но в необходимой величине и уровне сложности того, что управляет. Это новая наука, которую не удастся свести ни к одной из более ранних наук – математике или психологии. Глядя в будущее и проектируя таким образом прогресс, мы попросту продолжали бы правила, действовавшие прежде, – что есть глупый редукционизм.
…История науки знает множество подобных переходов, своеобразных порогов сложности. Тогда говорят об эволюции. Есть набор частиц, так или иначе связанных между собой, и для их понимания достаточно законов химии. Но вот частицы складываются таким образом, что из них возникает живой организм, и химии уже недостаточно, часть функций и действий организма может объяснить лишь более высшая наука, биология. Но вот организм развивает мозг, в мозгу зарождается интеллект, сознание, и биологии уже недостаточно: часть функций и действий мозга может объяснить лишь нейрология и родственные ей науки. Но вот мозг – или какая-либо иная система обработки информации – с целью продвижения этого набора информации еще дальше, к более обширным обобщениям, вынужден достичь такого уровня сложности, что и тех наук становится недостаточно. Появляются новые правила, странные и удивительные, не сводящиеся к правилам нейрологии, психологии, теории информации.