Старость аксолотля
Шрифт:
– То что? – Навигатор развернул меня к моей каюте и слегка встряхнул. – Доктор, Доктор… Выспитесь. Вы сами себе противоречите. Я ведь слышу, что на самом деле вы хотите все того же самого – исследовать его, познавать. То есть открывать. Толкать науку вперед. Исследуя природу вписанного в законы Вселенной запрета прогресса – вы совершаете прогресс. Как вы намерены вырваться из этого парадокса? Сами раздумья о границе познания отодвигают эту границу.
– Возможно, ты прав… – я обмяк в дверях, дыша еще чаще. Невесомость, однако, в немалой степени маскировала мое состояние, на Земле я бы просто свалился. Я вытянулся через порог, теряя чувство вертикали. – Ибо, видишь ли, с той, с этой, с той стороны лежит темная пропасть. Бездна. Но если я полностью отвернусь от Прогресса, что мне останется? Ну что? Я не такой, как Капитан. Я так не могу. Пусть даже прогрестика… – Навигатор толкнул меня к койке, и я поплыл, неуклюже изогнувшись, хватаясь за свет и тень. – Ибо если мы на века, навсегда остановимся в этом месте, на последней ступени перед эшафотом, – то что вместо? Что станет двигателем для будущих поколений, что заведет их дух, какой мотор даст энергию деяниям человека, зачем нам вообще тогда жить, что нам останется, что, что, что?
Ответ у него нашелся без проблем:
– Искусство.
Как описать это предчувствие, ночную дрожь, зуд между полушариями мозга? Если бы я только мог проникнуть в себя, и одновременно вне себя, какой-то внутренней конечностью ощупав то место, где рождаются мысли, где набухает ткань новых идей, наросты образов, которых не увидишь нигде в пространстве измеримых предметов, раковая опухоль абстракций, которые не явятся в мир, ибо не имеют для него ни формы, ни смысла, расталкивающая извилины шишка, которую не чувствуешь саму по себе, но которая, подобно черной дыре, накручивающей на себя туманности мыслей, распирает тебе череп, день за днем, ночь за ночью, теория за теорией, распирает, пока тот не лопнет с тихим треском, ты уже чувствуешь под пальцами линии напряжений, паучью френологию катаклизма, уже, уже. Как описать? Все это как бы происходит по другую сторону границы, за реками, за пропастями. Ты издали наблюдаешь туманные пейзажи, где стоят гигантские здания неизвестного назначения, башни, машины, виадуки, пушки, нет, это лишь иллюзорные подобия. Но уже одно то, что ты замечаешь их очертания, выделяет тебя из всего человечества; только ты один можешь попытаться осмыслить их истинную природу. И одновременно ты знаешь, что именно один этот шаг в их сторону, один шаг в пропасть и бездонную пучину, который позволил бы тебе уловить образ в идее, идею в правилах, правила в словах – именно этот шаг ты сделать не в состоянии. Ты наклоняешься вперед. Давление в черепе растет. Ты напрягаешь взгляд. Трещит кость. Черная дыра засасывает в себя мысли о жизни, мысли о повседневных делах, о случайных необязательных людях, а потом и все предназначенные для их укрощения слова, а потом и терпение к словам. Тебе не слишком удается общение с другими на темы более близкие, чем силуэты тайн на горизонте. И даже когда ты говоришь – как хорошо описал Астрофизика Первый пилот – когда ты говоришь, подлежащие и сказуемые распадаются у тебя во рту, с языка сыпется песок. Это уже не твои земли. Уже не твоя родина. Ты все сильнее наклоняешься к невидимому, простирая взгляд за пределы материи. Ты выдернул чеку. Пора взорвать гранату разума.
Х. Возвращение со звезд
Он мог сделать что угодно. Мог убить меня во сне. Мог запереть, как заперли его мы. Мог забрать «жемчужину» и полететь к Астроманту. Позже я узнал, что он в самом деле забрал ее и полетел. Я проверял логи капсул (тогда я уже спал исключительно в капсулах) и нашел запись путешествия Навигатора. В «ночь» после освобождения, где-то через час после разговора со мной, он отстыковал «жемчужину» и покинул док «Бегемота V». Лог регистрирует существенные маневры и активацию подсистем. Навигатор провел там на орбите три часа пятьдесят минут. Он неоднократно пользовался радиопередатчиком, вызывая их. Если они были все еще живы, они могли ему ответить, хотя бы из рулевой рубки «акулы». Ответили ли? Он мне не рассказывал, а я не спрашивал.
На вторую ночь после возвращения с Астроманта начались сны, которые – в чем я не сомневаюсь – будут преследовать меня годами. В них я блуждаю в бескрайнем лабиринте поросших Астромантом руин, блуждаю, кружу и летаю, несомый потоком видений-ассоциаций, пока поток не поворачивает назад, сердце ускоряет свой бег, и я уже знаю: за мной сквозь тернистую тьму гонится некая массивная, похожая на каменную глыбу фигура.
Она все ближе, таранит обломки, крушит кружевную аппаратуру. В вакууме я не могу ее слышать, но тем не менее слышу. По черному молоку расходятся черные круги, пока наконец прямо передо мной из-под его поверхности не выныривает Марабу, готовый заключить меня в смертельные объятия, как тогда на мостике «акулы», значит, я снова на мостике «акулы», снова, робот давит меня и душит, вспыхивают экраны, с них говорит Капитан – знаю, что вы меня слышите! – его слышат, слышат все, Инженер, Электронщик и Второй пилот снимают шлемы, наклоняются друг к другу в зловещем сговоре, передают из рук в руки атрибуты измены, а тем временем, тем временем робот давит меня и душит, пульсирует во мраке красная точка, я падаю в спиральную пасть Астроманта. И тогда я просыпаюсь. (От стали отражается эхо.)
На третий день умер Пассажир. Я провел рядом с ним долгие часы, но мало чем мог помочь. Я не сомневался, что он облучился еще из какого-то источника – воздействие солнечной бури гарантирует рак, но не убивает столь быстро, как ожог от открытого атомного реактора. Уже состояние Капитана вызывало у меня подозрения. Капитан мог спуститься к реактору «акулы» – но Пассажир? Для меня это оставалось загадкой. Я сидел рядом с ним и видел, как он уплывает от берегов сознания, как соскальзывает в предсмертную кому, о его путешествии в закат рассказывали ритмы электроэнцефалографа. Как-то раз он приподнялся и оглянулся. Я тогда только что принял снотворное и не сразу среагировал. Он смотрел на меня одним открытым глазом. (Второй слишком опух.) Пальцы сгибались и выпрямлялись. Он висел, подключенный к капельнице, катетеру и кислородным канюлям, к ЭКГ и ЭЭГ; нужно было привязать его ремнями, хватило бы одного резкого движения, чтобы он запутался и сорвал провода. Я схватил его за плечо. Он приоткрыл запекшиеся губы и протяжно захрипел. Под обгоревшей кожей напрягались мышцы. Пытался ли он мне что-то сказать? Вместо того чтобы успокоить страдальца, я склонился над ним и начал безжалостно допытываться: что с ним случилось? Куда он отправился внутри руин корабля? Где подхватил дозу ионизирующего излучения? Зачем таскал в «жемчужину» космоарт, если уже терял там сознание? Знает ли он, что случилось с Радистом? Наверняка он пытался мне что-то сказать, но не мог издать ни звука, лишь влажный шелест или хриплый писк.
Я привязал к раме койки большой блокнот, сунул Пассажиру в пальцы карандаш, а затем подвел его руку к бумаге. И дальше последовал диалог:
– Что с вами случилось? Что с вами случилось? Напишите. Что случилось?
РЗМ А НЕТ
– Чего нет?
АСТРМНТ
– Но я знаю, что это лишь сгусток машинного хаоса. Я знаю, что у него нет разума.
СЗД ИССКСТ ВС ЧИТ
– Тот хаос сам себя создает, именно потому.
НЕТ
– Знаю.
ВС В ГЛЗ СМТРЩ
– Знаю. Но что с вами случилось? Где вы облучились? И Радист?
ЧИТ
– Те его распечатки?
СКЖИ ИМ НЕ АСТРМ ВС
– Кому? Не Астромант – что?
КРСТА КРСТА
– Что?
ПЛИ КН ИО МА К И Л И
Тогда я понял, что то внутреннее разложение, тот клеточный шум, к нему ведущий, – не уникальная болезнь, что Пассажир заразился ею, как заразились все шпионы, воры, изобретатели, агенты, разносчики хаоса Астроманта. И именно ее они разносят потом по миру, распространяют по всей Солнечной системе. Ибо что я тут делаю? Сижу над буквенным хаосом, исходящим из руки укушенного Астромантом человека, и дописываю смыслы, дорисовываю очертания. Нет никакой разницы: Астромант, космоарт, злокачественный рак, энтропия письменного слова. Никакой разницы.
(Не так ли именно я уплывал?)
Он смотрел на меня единственным рабочим глазом то с гневом, то с отчаянием, взгляд его пронизывал меня навылет.
Схватившись за раму, я завис над Пассажиром.
– Зачем ты собирал весь этот космоарт, если уже знал, что это отходы машины, слепой выброс гейзера?
СМТР ВС ТВ НЕ АСТРМ СМТРИ
– Что? Искусство? Красота в глазах смотрящего, знаю.
ВСЕ И ТК НКА
– Что значит – «все»?
СМТРИ
И он закрыл глаз.
Проглотив раздражение и горечь, я отправился к грузовому люку 4С, куда до этого перенес из «жемчужины» выкраденный Пассажиром космоарт; затем заглянул в его каюту, с глупой надеждой, что, возможно, найду там какие-то намеки. Намеки на что? Ибо сколько бы я ни вглядывался в висевшие в пустом складе клубы дадаистической механики, на меня не снизошло никакое озарение, не проявился никакой новый смысл. В каюте же я застал образцовый порядок – Пассажир прибрался в помещении, прежде чем отправиться к Астроманту. До запертого в тяжелых контейнерах багажа в любом случае было не добраться без шифра или ацетиленовой горелки. Я искал личные записи Пассажира – может, он вел дневник. Но даже если и так, то спрятал его в каком-то из контейнеров. Мне вспомнился обыск в каюте Навигатора. Почему мы считаем, будто предметы расскажут о мыслях использующих их людей лучше, чем в состоянии о них рассказать сами люди? Ну да, в присутствии предметов мы ничего не скрываем, предметам мы не врем. Кто стыдился перед шкафом, заливался краской перед стулом, чувствовал себя голым в присутствии чемодана? Следует также учесть, что если ты сам выбрал себе окружение, в котором живешь, оно отражает облик твоей души столь же надежно, как если бы ты вдавил лицо в глину – там, в отражении, ты сразу увидишь, найдешь на ощупь себя самого. Я замер, зависнув перед светящимися туманностями, огненными медузами сверхновых, золотой инкрустацией галактики. Какое спасительное искусство из жил Астроманта снилось Пассажиру под этими картинами? В воздухе свободно парила единственная книга – тот самый том поэзии Уитмена, плотно обтянутый аптечными резинками, но с толстой закладкой в месте последнего чтения.
Когда я слушал ученого астронома И он выводил предо мною целые столбцы мудрых цифр И показывал небесные карты, диаграммы для измерения звезд, Я сидел в аудитории и слушал его, и все рукоплескали ему, Но скоро – я и сам не пойму отчего — мне стало так нудно и скучно, И как я был счастлив, когда выскользнул прочь и в полном молчании зашагал одинокий Среди влажной таинственной ночи И взглядывал порою на звезды. [198]198
Перевод с английского К. Чуковского.
Роль закладки играли фотографии космоарта из лунных коллекций. Пассажир явно годами выслеживал на аукционах и выставках «оригинальные» экспонаты, то есть добытые с Астроманта – еще до того, как узнал, что такое Астромант. Я пытался взглянуть на них глазами Пассажира. Какой общий знаменатель ему удалось найти? «Красота в глазах смотрящего». Да, но он утверждал, что не только красота, но и вся картина мира, конструкт реальности, который мы носим в головах, все это есть производная нашей первобытной обусловленности, чтобы дополнять любой наблюдаемый хаос образцами целенаправленного разума.