Старплекс. Конец эры (сборник)

Сойер Роберт Джеймс

Я пытался найти опору, чтобы не упасть. Голова раскалывалась.

— Но это тоже могло бы быть совпадением, — упорствовал я.

— Либо здесь целое нагромождение совпадений, либо Вселенная создана таковой намеренно, — сказал Холлус. — Но есть и другие факторы. Возьмём, к примеру, воду. Все без исключения формы жизни, которые нам известны, вышли из воды — и для жизнедеятельности она нужна им всем. Но, хотя с химической точки зрения вода кажется очень простой — два атома водорода, связанные с одним атомом кислорода, — на самом деле это до крайности необычное вещество. Ты же знаешь, что большинство

веществ сжимаются при охлаждении и расширяются при нагреве. Вода ведёт себя точно так же — до тех пор, пока температура не приближается к точке замерзания. И в этот момент она начинает вести себя необычно: вода расширяется, продолжая охлаждаться — так что, когда замерзает, она становится менее плотной, чем жидкость. Потому-то, вместо того, чтобы утонуть, лёд плавает по поверхности. Мы так привыкли видеть кубики льда в напитках или лёд на поверхности пруда, что даже об этом не задумываемся. Но другие вещества так себя не ведут: замёрзший диоксид углерода — вы называете его «сухой лёд» — тонет в жидком диоксиде углерода; если опустить свинцовую бляшку в расплав свинца, она пойдёт ко дну.

И закончил мысль:

— Но лёд плавает на поверхности воды — и если бы это было не так, жизнь была бы невозможной. Замерзай озёра и океаны не сверху вниз, а снизу вверх, за пределами экваториальных зон придонные экосистемы не могли бы развиться. Будь лёд плотнее воды, раз замёрзнув, она бы осталась замороженной навсегда. Подо льдом есть течения, именно из-за них весной лёд начинает отогреваться. Под ледниками течений нет, поэтому они на сухой земле не тают тысячи лет подряд, хотя совсем рядом могут быть жидкие озёра.

Я положил окаменелого эвраптирида обратно в ящик.

— Мне известно, что вода — необычное вещество, но…

Холлус щёлкнул глазами:

— Но это удивительное свойство — расширяться перед точкой замерзания — не единственное из замечательных термических свойств воды. На самом деле у воды семьразличных термических показателей, каждое из которых уникально или почти уникально с химической точки зрения. И каждое из них необходимо для существования жизни. Шансы на аномальность одного из параметров нужно помножить на шансы аномальности для каждого из шести остальных. Вероятность того, что вода по чистой случайности имеет такие уникальные термические свойства, практически нулевые.

— Практически, — повторил я, но мой голос прозвучал глухо даже для меня самого.

Не обращая на меня внимания, Холлус и не думал останавливаться:

— Но уникальные свойства воды не заканчиваются её термическими свойствами. Из всех других веществ только у жидкого селена коэффициент поверхностного натяжения выше, чем у воды. А именно из-за высокого поверхностного натяжения вода глубоко проникает в трещины камней. А так как она расширяется при охлаждении, ей удаётся невероятное — она разбивает камни. Будь у воды коэффициент поверхностного натяжения поменьше, почва не могла бы образовываться. Более того: будь вязкость воды выше, не развились бы системы кровообращения. Наша плазма крови, как и у вас, по составу почти та же морская вода, но на свете нет таких биохимических процессов, которые могут на значимое время заставить сердце качать что-нибудь заметно более вязкое.

Инопланетянин помолчал, а потом добавил:

— Я мог бы говорить часами о потрясающе точных, выверенных параметрах Вселенной, которые делают жизнь возможной, но правда очень проста: окажись любой из них — из всей длинной-предлинной цепочки — другим, во Вселенной не было бы жизни. Либо мы появились в результате чудовищно маловероятного совпадения… выигрывать в вашу лотерею подряд каждую неделю в течение столетия куда вероятнее!.. — либо Вселенная и её внутренняя структура были намеренно и очень тщательно сконструированы для того, чтобы в ней могла развиться жизнь.

Грудь пронзила острая боль; я её проигнорировал.

— И всё же это лишь косвенное свидетельство существования Бога, — сказал я.

— Знаешь что? — сказал Холлус. — Ты в меньшинстве даже среди представителей своего вида. Помнится, по Си-Эн-Эн я как-то видел данные о том, что на Земле 220 млн. атеистов из шести миллиардов населения. То есть всего-то три процента.

— Решение о том, что истина, а что нет, не решается демократическими процедурами, — парировал я. — Большинство людей не склонны мыслить критически.

Мне показалось, что Холлус мною разочарован.

— Но ты– то образованный, критически мыслящий человек. Тебе привели доводы в пользу того, что Бог должен существовать — или, как минимум, существовал в прошлом. Математически это настолько близко к ста процентам, что ближе просто некуда. И всё же ты продолжаешь отрицать его существование.

Боль становилась всё сильнее. Но она скоро утихнет, я был в этом уверен.

— Да, — ответил я. — Я отрицаю существование Бога.

6

— Здравствуйте, Томас, — сказал доктор Ногучи в тот судьбоносный октябрьский день, когда я пришёл к нему узнать результаты анализов. Он всегда называл меня Томасом, но не Томом. Мы были знакомы достаточно давно, и переход на сокращённые имена был бы вполне уместен — но он предпочитал сохранять нотки официальности, лёгкий намёк на дистанцию: «я — доктор, ты — пациент». — Пожалуйста, садитесь.

Я сел.

Он не стал ходить вокруг да около:

— Томас, у вас рак лёгких.

Мой пульс участился, челюсть упала.

— Прошу прощения? — сказал я.

В моей голове разом пронеслись миллионы мыслей. Должно быть, он ошибся; это наверняка чья-то чужая папка; что я скажу Сюзан? Во рту разом пересохло.

— Вы уверены?

— Образцы мокроты не оставляют сомнений, — ответил он. — Это рак, совершенно точно.

— Он… операбелен? — наконец вымолвил я.

— Это нам только предстоит определить. Если нет, мы попытаемся вылечить его радио- или химиотерапией.

Я моментально притронулся рукой к голове, пригладил волосы:

— Но это… оно сработает?

— Терапия может быть весьма эффективной, — ободряюще улыбнувшись, ответил Ногучи.

Это сводилось к «может быть» — ответу, которого я ни в коем случае не хотел услышать. Мне нужна была определённость.

— А что насчёт пересадки?

Голос Ногучи был мягким:

— Ежегодно появляется не так много лёгких. Доноров слишком мало.

— Я мог бы съездить в Штаты, — нерешительно сказал я.