Старший брат царя. Книги 3 и 4
Шрифт:
На следующее утро всё было как обычно, хотя Клим краем глаза заметил в светёлке рядом с покоями государя десятка два вооружённых стражников. Надо полагать, кто-то подготовил на всякий случай!
В покоях государя, кроме всегда присутствующих придворных, было несколько бояр, в том числе и Годунов, а также государевы лекари. С разрешения государя лекарь-немец рассказал, как они лечат государя, который ныне заметно окреп и недалеко выздоровление. Потом Иван спросил других лекарей и, наконец, целителя Одноглаза.
...В тот
Иван сейчас полулежал в кресле, голова его покоилась на подушке, закреплённой на спине кресла, ноги в золочёных ичигах — на скамеечке. Он приказал поставить скамейку для Клима и махнул рукой, как перед шахматной партией. Прислужники поспешили к двери, два-три оставшихся притулились в дальнем углу.
— Садись, ты сегодня настоялся. Да и говорят: в ногах правды нет, да и возраст у тебя... Ты на сколько старше меня?
Не ожидая такого вопроса, Клим чуть было не сказал, что старше всего на четыре года. Однако, вовремя вспомнил свою сольвычегодскую родословную. С поклоном ответил без сравнения:
— Мне шестьдесят второй минул.
— Смотри — бодрый ты старик! И к девкам, небось...
— Нет, государь, такое не дано.
Иван оживлённо хихикнул:
— А я ещё... грешен... Да... Клим, к весне я поправлюсь?
— Твои лекари уверены в том, ты сам слышал.
— А ты уверен?
— Государь, мы все под Господом ходим. Иной, совсем здоровый, споткнулся, и нет его. А у тебя сердце... беречь надобно.
— Клим Одноглаз! Говоришь всё правильно, а кажешься — каким-то скользким.
— Ежели не веришь мне, отпусти Бога ради. Вот перед Святителем клянусь: никогда не напомню о своём существовании!
— Нет, живи пока тут. Ты приносишь мне облегчение. Вот сидишь рядом, а боль из груди уходит и из ног! Хотелось бы мне верить тебе, Клим во всём, но... С Борисом дружбу водишь...
— Прости, государь, но я много лет лекарь его семьи. Мария Григорьевна меня вторым отцом чтит — я её от верной смерти спас. И Бориса Фёдоровича лечил...
— Знаю. И Борис тебя ко мне привёл... Но чего шепчетесь с ним?
— Помилуй, государь! Я многих пользую, никто не желает о болестях своих громко кричать.
— Плохо! Очень плохо, что ты, государев лекарь, других пользуешь. Непорядок то! И всё ж прощаю тебя... Около меня побудь... болести ушли... я подремлю малость...
Молчание длилось бесконечно долго. Клим тоже задремал.
Пробудился от хриплого смешка Ивана:
— Во! И тебя сморило! Ладно, иди отдыхай. Да помни: вечор ко мне весёлых людей приведут. Последний день масленицы широкой. Грехи потом отмолим. Эй, люди! В постель меня.
...Для Ивана тот вечер был испорчен. Постный вид Клима рассердил его. Он кивнул скоморохам,
Тут ему стало плохо, его положили на лавку. Клим, освободившись от козы, принялся за ним ухаживать. Прибежали другие лекари. Скоморохов прогнали.
Ивана отнесли в постель. Он подозвал Клима и тихо ему сказал: — Не умеешь ты веселиться... Всё испортил... За такое наказываю... А тебя не буду. Уйди.
Узнав о происшедшем, Борис удивился:
— Под счастливой звездой ты родился, Клим Акимович! У нас за такое у бояр головы летели!
Далее день за днём долгие службы в молельне государя. Царь спокойно дремал в своём кресле. Вечерами Клим читал Священное писание около постели государя, а изредка, по праздникам, играл с ним в шахматы...
И вдруг... В конце второй седмицы Великого поста дослух принёс известие из знахарской избы. Там будто бы волхвы гадали и пришли к решению, что государю осталось жить до Кириллова дня (18 марта).
Услыхав приговор, Иван два дня не мог произнести ни слова. Клим и лекари сидели вокруг постели, но помочь ничем не могли. Государь сперва начал мычать, потом разразился такими проклятиями, что и здоровому за ним не угнаться. Стругавшись, приказал собрать в знахарскую всех привезённых лекарей и волхвов. В избе забить окна и двери, обложить соломой и ждать. Ежели на Кириллов день предсказание не свершится — сжечь лжепророков. Приказание отдано на Алексея Божьего человека (17 марта). Клим был приезжим знахарем — забрали и его, а Иван сразу не хватился.
В знахарской избе-пятистенке оказалось человек тридцать, сразу стало душно и запахло потом. Большинство заключённых буйствовало, доходило до драки, особенно когда убедились, что окна и двери забиты и завалены соломой. Принялись вспоминать и искать, кто первый назвал Кириллов день.
Клим присел в дальнем углу. Он не завидовал этим людям, терявшим человеческое достоинство. Он представил, что начнёт твориться, когда подожгут солому! Впрочем, кроме него смирно сидели ещё пять человек. Один из них подсел поближе со словами:
— А я тебя знаю, воевода Одноглаз.
Это был крепкого сложения мужик лет под пятьдесят. Тёмные седеющие волосы на голове перехватывал ремешок, борода и усы подстрижены и расчёсаны. На нём белая рубаха до колен, белые же порты и онучи с лаптями.
— Прости, дорогой, но тебя не припомню.
— Известное дело, нас было много, а ты один со стремянным. Я есмь брат от Ильми-старца, Кауком звать.
— Колдун его?
— Не. Прорицатель... Ну вот, начинается! — Последние слова относились к толпе, ринувшей из первой комнаты к ним с возгласами: «Он! Он!» «Злодей!» «Волхв финский!»