Старушка-молодушка и новогоднее чудо(вище)

Жнец Анна

Она взяла из корзинки яйцо с таким видом, словно боялась, что оно взорвется в ее руке.

— Очень кушать хочется, — жалобно протянула она.

Что ж, стремление к труду надо поощрять.

Быстро покончив с завтраком, я встала у плиты рядом с Иветтой и принялась руководить процессом.

— Так, сковорода еще не остыла, и масла на ее дне для готовки хватит. Не надо нам лишнего жира.

Толстушка слушала меня и кивала с серьезным лицом, будто готовилась к сложной, ответственной миссии. Вот умора! На секунду

мне стало жалко эту избалованную девицу. Могла бы вырасти нормальным человеком, если бы ее правильно воспитали.

— Возьми яйцо и разбей его в сковороду.

— Как разбить? — в серых глазах Иветты отразилась растерянность. Она смотрела на меня доверчиво и с благоговением, словно я была богиней кулинарии.

— Да вот хотя бы о стенку сковороды.

— Прямо вот об это? — моя ученица с сомнением коснулась закопченного чугунного края.

— Да. Не робей.

Иветта переступила с ноги на ногу, затем глубоко вздохнула, собираясь с духом, и сделала так, как я велела.

— Ой.

Часть скорлупок полетела в шипящее масло, часть — запуталась в вязкой смеси желтка с белком.

— Ничего, первый блин всегда комом, — успокоила я расстроенную девчушку. — Выше нос. Сейчас исправим.

Деревянной лопаткой я принялась выковыривать скорлупу, попавшую в яйцо.

— А теперь давай и второе туда. Только аккуратнее.

В этот раз у Иветты все получилось идеально. Глазунья не растеклась, ничего лишнего в нее не попало. Яркое выпуклое солнце в центре круглого облака.

Гордая собой толстушка, как ребенок, захлопала в ладоши.

— Смотри, Мэри, смотри! — воскликнула она. — Какая красота! Это я сделала. Сама!

Ее щеки раскраснелись, лицо озарила широкая улыбка, и на миг Иветта стала почти хорошенькой. Больше не хотелось называть ее свинюшкой.

Я помогла переложить жареные яйца на тарелку. На обычную глазунью довольная Иветта смотрела как на чудо. Поставив локти на стол и подперев ладонями щеки, она с восторгом разглядывала результаты своего труда.

— Чего не ешь? Голодная ведь.

— Красиво, — вздохнула Иветта.

— Яйца красивые? Ну ты даешь, — рассмеялась я. — Приятно уметь что-то делать? Теперь не пропадешь.

Кивнув, толстушка тронула вилкой желток, и, мягкий, оранжевый, он растекся по упругой поверхности белка. Попробовав кусочек, Иветта в блаженстве прикрыла веки.

— Это самое вкусное что я когда-либо ела, — шепнула она, прожевав, и я снова по-доброму рассмеялась.

— Потому что сама приготовила.

За окном кружились крупные хлопья снега. Ветер утробно завывал в дымоходах. Дневного света не хватало, и на обеденном столе уютным огоньком мерцала масляная лампа.

Дверь в кухню приоткрылась, и в тишине раздалось завистливое шипение:

— Предательница.

— Зато сытая, — Иветта показала сестре язык и погладила себя по круглому животу.

Сразу после завтрака явился мистер Годар. Дороги замело, и сегодня он приехал не в экипаже, а на санях. Из окна кухни я видела, как рядом с домом остановилась роскошная деревянная ладья с загнутыми полозьями, проложившими в снегу две борозды. Кучер сидел на белом коне, а мистер Годар на скамье, застеленной шкурами.

— Доброе утро, леди Мэри, — поклонился мужчина, когда я вышла его встретить. В густой рыжей бороде горели снежинки, на плечах кафтана выросли погоны, меховая шапка напоминала сугроб. — Надеюсь, за ночь вы передумали ехать в Блэквуд.

— Не хочу вас расстраивать, но мои планы не изменились.

— Что ж, — вздохнул мистер Годар и протянул мне руку в перчатке из коричневой кожи, — тогда полезайте в сани. Поедем выбирать вам наряд.

Огромные на вид сани внутри оказались не такими уж и широкими: устроившись на лавке, я тесно прижалась к плечу своего спутника. Городской советник повернулся ко мне, и в зарослях его густой рыжей бороды запуталась улыбка.

Кучер тронул поводья. Конь фыркнул, и деревянные полозья с шорохом заскользили по рыхлому снегу.

Ехать в крытой повозке было бы теплее, но колеса карет больше не справлялись с той кашей, в которую превратила дороги зима. В конном кабриолете ветер летел в лицо и зажигал морозным румянцем щеки, но хуже ветра был снег: на смену мягким крупным хлопьям пришла колючая мелкая крупа.

Фигурные кованые ворота Гринхолла остались позади. Мы выехали на городскую улицу. По обеим сторонам от дороги тянулись богатые особняки за высокими оградами. Вскоре они сменились домами попроще, явно квартирными. Это были здания из красного кирпича и серого камня высотой не больше трех этажей.

Все первые этажи занимали лавки. Сани неспешно скользили по оживленной улице и отражались в стеклах витрин. С любопытством и восхищением я разглядывала многочисленные вывески. Каждая была настоящим произведением искусства. Не просто дощечки с надписью, а кованые фигуры, которые крепились к фасадам зданий с помощью кронштейнов. Металлический диск солнца — мистер Годар объяснил, что это знак таверны. Чаша и змея — аптека. Ягненок внутри черного круга — мясная лавка. Крендель — булочная. Сапог, ключ, чаша, оплетенная виноградной лозой, ножницы, разрезающие расческу.

Наши сани остановились рядом с вывеской, в которой я не без труда узнала швейную машинку. Ателье.

— Вот мы и на месте, — объявил мистер Годар и спрыгнул в сугроб. Тротуары, как и дороги, были не чищены, и прохожие проложили в снежном насте узкую тропинку.

— А какое сегодня число? — выдохнула я облачко пара.

— Двадцать восьмое декабря.

— То есть скоро Новый год?

— Да, через пару дней, — нахмурился мистер Годар, не понимая, к чему все эти расспросы.