Старые дома
Шрифт:
Макарий крайне был недоволен, хоть и получил от самого обер-прокурора извинительное письмо, что он поступил вопреки желанию Макария, потому что не мог не исполнить предсмертной просьбы в это время умершего митрополита киевского Филарета о своём любимом письмоводителе Радкевиче – определить его в Тамбовскую консисторию секретарём.
Это обстоятельство, а может быть ещё и то, что Радкевич, как киевский, был известен Макарию, киевскому воспитаннику, по академии, как взяточник тёмный, каким проявил себя в Тамбове в Феофаново правление.
Этот Радкевич, старый,
Он приехал в Тамбов с набранными уже в достаточном количестве деньгами в Киеве, под крылом старца митрополита Филарета. И, чтобы показать, что приехал он на секретарское место, слывшее тогда золотым дном, не для наживы – у него есть свои средства, – купил себе совершенно ненужный ему, одинокому, большой дом, и купил за большие деньги у нужного для него члена консистории, самого влиятельного и первого в ней протоиерея Ивана Андреевича Москвина, дядя которого поступил митрополитом в Киев, на место умершего Филарета, – это Арсений.
Иван Андреевич Москвин, о котором говорилось выше, очень рад был сбыть с рук дом, уже ветхий, который требовалось поправлять, и притом за большую цену, которой и никто бы ему не дал, и продал Радкевичу с таким удовольствием, что и Радкевич от того стал ему с тех пор милым человеком, чего Радкевичу и нужно было достичь, в своих видах служебной перспективы.
Когда для Радкевича страх Макария миновал, и настало бесстрашие маленького Феофана, он тихонько и легонько, понемногу и постепенно, но цепко и крепко идя всё вперёд неуклонно, наконец, забрал всё в консистории в руки, помимо которых ничто не могло входить, ни исходить из консистории.
Члены консистории были совершенно безгласны и бессильны, ходили в консисторию и сидели в ней за столом чистыми автоматами и истуканами, балагуря от скуки между собой, рассказывая о новостях и подписывая между разговорцем какие-то бумаги, невидимой рукой для них изготовленные, и затем преспокойно в урочный час расходились, чтобы опять в урочный час за тем же и сойтись завтра.
А невидимая рука секретаря работала преусердно.
В канцелярии он всех держал в струнку, и его боялись писцы и даже столоначальники, как строгого начальника.
Он там постоянно был, наблюдал, направлял, указывал, и исправлял всё по-своему, требуя безусловного повиновения.
В помощь себе, как вполне подходящего по всему строю и складу характера, такого же хитрого и хищного, злого и самолюбивого, но по внешности тихого и молчаливого на всякую тайну канцелярскую, как могила, он выбрал из среды канцелярской, официально и числившегося помощником секретаря, прослывшего впоследствии взяточником по всей епархии, Андрея Ивановича Лебедева, поступившего в консисторию из учителей духовного училища.
Оба – и секретарь, и его помощник – скоро тесно сблизились, живя между собой всегда мирно и дружно,
Для большей безопасности и большей крепости оба они постарались привлечь к своему союзу третьего члена, вышеозначенного Егора Ивановича Корсуновского, архиерейского письмоводителя.
Таким образом и составился в Тамбове тройственный союз, своего рода лига мира.
Эта тройственная лига действовала искусно и секретно. Главный дирижёр в ней – Радкевич – был опытный, старинного пошиба, делец, умевший искусно составить всякую бумажку так точно и чисто – всё на законном основании, – что ни к какой тонко сокрытой в ней всякую жалобу в Синод, и выйти сухим и чистым из всяких грязных дел, особенно если пошлёт кому из нужных лиц в синодской канцелярии, которых всех хорошо знал, чем кто страдал, малую толику из своих поборов. Мастер написать крючковатые бумаги, беззастенчиво обращать ложь в истину, а истину в ложь чрез искусный подбор и переиначивание написанного в сыром материале, по судебным особенно делам. Помощник Лебедев, для которого ничего не значило за взятые деньги представить на деле доклада и в постановке решения виновного кругом – правым, невинного – виновным, первого – оправдать, а второго – наказать; а если оба дали денег – то обоих оправдать.
Члены консистории неспособны были проникнуть в суть дела, а иные не хотели, получив тоже кусок, и подписывались под всяким изготовленным решением спокойно, надеясь, что строгий и благочестивый секретарь их не подведёт.
Там, на верху у владыки, действовал сам Радкевич, докладывая суть и ход дела так, как хотел и было ему нужно, и владыка доверчиво соглашался, не желая входить в тяжёлую для него суть дела. И если что и затевал по-своему, то к секретарю приходил на помощь письмоводитель, и дело устроялось для них благополучно.
Феофан любил и погружён был в чтение книг и духовных журналов, любил и сочинительством позаняться. К делам епархиального управления душа его не лежала. Ну, лига мира свободно и работала. Наработала много зла епархии и заработала себе большие капиталы, соответственно рангу каждого союзника, пока Господь не убрал из епархии Феофана и не указал ему место в монастыре – Вышенском, на его душевное спасение от зла, которое свободно сеялось врагом рода человеческого, и росло быстро, как плевелы, от его архиерейской епархиальной бездеятельности.
С выбытием из Тамбова епископа Феофана распался триумвират и скоро совсем улетучился. Одного взял с собой во Владимир сам Феофан – это Корсуновского, который во Владимире, будучи тем же письмоводителем, при Феофане до того проворовался, что Синод предписал удалить его от должности. Да и сам Феофан устыдился долее держаться на владимирской кафедре, и, прослужив там всего не более двух лет, наконец, испросил себе увольнение на покой в Тамбовскую Вышенскую пустынь, где и пребывал, отрешившись по обету монашества, вполне от мира и его прелестей, и отдавшись всецело единому Богу.