Стать человеком
Шрифт:
Мальчуган сразу погрустнел и задумался над тем, как бы ему избежать домашних занятий, но, так ничего и не придумав, загрустил еще больше. Потом он, очевидно; что-то вспомнил, потому что глаза его неожиданно заблестели.
— Тетя Ева,а кто такой боженька?
— Как «кто такой»?
— Ну так: кто он такой? Клари говорит, что елку и подарки им принес боженька, А знаете, что я ей сказал? — Он проглотил кусок, посмотрел на Еву и подождал, что скажет она.
— Ну, так что же ты сказал?
— Я сказал ей, что никакого боженьки нет и елку ей принес вовсе не он. Я сам видел, как ее папа купил елку и спрятал в подвале. А еще я сказал, что боженьку выдумали священники. Мне об этом папа говорил, когда был жив. И знаете, что ответила Клари? Что я дурак, что мой папа умер потому, что его наказал боженька, что, если я не буду верить в то, что елку приносит боженька, он и меня накажет. — Питю доел хлеб и незаметно вытер пальцы о брюки. Он шумно дышал и шмыгал носом.
— Разве у тебя нет носового платка?
Мальчуган достал платок и высморкался.
— Почему боженька наказывает людей?
— Не наказывает, — ответила Ева. — Клари просто не знает, что никакого бога нет. Ты же знаешь, вчера мы вместе с тобой купили елку. Не так ли?
— Так. И наша елка намного больше и лучше, чем у Клари. А эта Клари просто глупа.
— Правильно. А сейчас иди заниматься.
Мальчуган ушел, а Ева вышла в другую комнату. Ковач уже опустил шторы. Глубоко задумавшись, он стоял у печи. Ева присела на край кушетки, огляделась, а потом посмотрела на мужа и подумала: «Что с ним будет, если я его брошу?»
— Петер! — позвала она тихо и достала из пачки сигарету.
Петер подошел к ней, дал прикурить и сел рядом.
Она взяла в руки пепельницу и снова заговорила, с трудом подыскивая слова:
— Петер, я все еще люблю тебя, но... — Она нервно закусила губу. — Но я не хочу и не могу здесь больше жить. Добейся перевода в Будапешт.
— Каким образом?
— Это мне неизвестно.
Ковача охватило чувство горечи.
— Ты же знала, что меня направят в провинцию. Зачем же ты стала моей женой?
— Я и представить себе не могла, что в этой дыре придется жить долгие годы.
— Но ведь мой перевод в Будапешт не был нигде оговорен. Во всяком случае, я тебе никогда не обещал перевестись в Будапешт. Что же мне, писать рапорт министру: «Если не переведете меня в столицу, я демобилизуюсь»?
— Именно так и напиши. У тебя есть диплом педагога...
— Однако и в нем ничего не сказано о Будапеште.
Ева докурила сигарету.
— Петер, я готова на все.
— Как тебя понимать?
— Я хочу жить с тобой, но не здесь, а в Будапеште.
— Это что, ультиматум?
— Понимай как угодно. Или я, или армия.
— Ты хочешь развода?
— Я не хочу и не могу здесь жить.
— Ты не должна ставить мне таких условий.
— По-другому я не могу. Если ты скажешь, что не собираешься увольняться из армии, я завтра же утром уеду.
Ковач ничего не ответил жене. Он встал и принялся ходить по комнате. Категоричность Евы выбила его из колеи. «Нет, это не игра, — думал он. — Ее решение, как видно, созрело уже давно...»
— Ответ я должен дать сейчас?
— Да, сейчас. — Ева не хотела ни в чем уступать мужу.
— Давай отложим принятие окончательного решения до окончания праздников. Три дня ты как-нибудь выдержишь, а мне нужно подумать.
— Хорошо.
Ковач подошел к окну, отодвинул в сторону шторы и выглянул. Было темно, нигде не видно ни огонька, как на дне глубокой пещеры, А вдруг он должен будет остаться здесь навсегда?..
— Ночевать останемся здесь или сразу поедем домой? — спросил Лонтаи, вытягивая поудобнее ноги.
— Вы имеете в виду сегодняшнюю ночь?
Жока взглянула на подполковника, потом снова сосредоточила все внимание на извилистой дороге. Ей хотелось немного дать отдохнуть глазам. Снегопад был таким сильным, что дальше тридцати — сорока метров ничего не было видно. Жоке пришлось сбавить скорость. Выхваченные из темноты светом фар снежинки, словно крохотные кристаллики хрусталя, ослепительно сверкали. Ветер временами достигал ураганной силы, и, когда он дул сбоку, чувствовались его толчки в дверцы машины.
— Вы верите в бога? — спросил подполковник Лонтаи, положив левую руку на спинку сиденья. Повернувшись вполоборота, он хорошо видел и лицо девушки, и дорогу.
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Потому что неплохо было бы помолиться.
— За что или за кого?
— За нас двоих и за то, чтобы получить номер в гостинице.
— Мы не будем там ночевать.
— Если господь бог услышит мою молитву, тогда действительно не будем...
Шум мотора был почти не слышен. Тишина казалась какой-то странной, волнующей, пробуждала желания, и оба чувствовали невыразимую истому, которая все усиливалась благодаря приятному теплу; разлившемуся в машине.
— За что же вы молитесь, Миклош?
Подполковник ответил не сразу. Сначала он достал из кармана сигарету и закурил.
— Боюсь, что, если скажу, вы от страха выпустите руль из рук.
— Я не из пугливых, говорите.
— Я молю бога о том, чтобы снег шел подольше, чтобы мы остановились на ночь в гостинице и чтобы нам дали один номер на двоих.