Стать человеком
Шрифт:
Эндре вспомнил дядю Кальмана. Прошло два года, как они виделись в последний раз. Сейчас он с удовольствием поговорил бы с ним. Несчастный человек! Думает, что знает жизнь, а на самом деле разбирается в ней, пожалуй, меньше Эндре. Собственно, в жизни никто не разбирается как следует, люди только думают, что все понимают. А он, Эндре, так не думает, он знает, что круглый идиот, и соответственно этому ведет себя.
Эндре зябко поежился. В спальне уже выстыло, и, когда одеяло сползло, он коленками почувствовал холодный воздух.
Нужно было отпроситься в отпуск.
Повернувшись на бок, Эндре подтянул ноги и размечтался. Что только не промелькнуло перед его мысленным взором! Он видел освещенное ярким солнцем море, неизвестные острова с причудливыми скалами, аэропорты, автомобили разных марок, огромные города, бурлящие толпы людей, почти обнаженных девушек и женщин в модных платьях. Потом он увидел себя лежащим на песчаном берегу. Он нежился в лучах теплого солнца, а ноги его приятно ласкали набегавшие на песок волны. Рядом с ним лежала девушка. Эндре не знал ее, но она любила его чистой, преданной любовью. Нет-нет, совсем не так, как Дьерди. В любовь прекрасной незнакомки можно было верить, а чувство Дьерди было таким ненадежным...
Собственно, она основательно надула его, корча из себя скромницу и недотрогу. На самом деле все обстояло не так...
— Оказывается, ты уже не девушка, — сказал ей как-то Эндре.
— Но до тебя у меня никого не было. Не веришь?
— Придется поверить, если ты так утверждаешь. Только, кажется, ты меня обманываешь.
— А я говорю, что не обманываю, осел ты этакий.
— Вальтер рассказывал, что вы часто играли с ним в любовь.
— Только раз. Но неожиданно пришел его отец. Я так испугалась, думала, что умру от страха.
— Ну и что же ты сделала?
— Спряталась под кровать, а Вальтер начал заикаться...
Прекрасная незнакомка, выдуманная фантазией Эндре, не стала бы прятаться под кровать. Та действительно будет принадлежать только ему, одному ему! И будет очень любить его. Ведь до сих пор его по-настоящему никто не любил — ни мать, ни отец. Мать — потому что уже никого не любит, даже самое себя: из-за огромного количества потребляемых ею лекарств чувства у нее, видимо, атрофировались. Ребята в школе не любили его потому, что он сын известного писателя. А разве в этом была его вина? Он ведь никогда не просил преподавателей делать ему поблажки. Не просил их об этом и его отец. Но они их все-таки делали.
...А теперь ему не верит даже Антал Штольц.
— Все от тебя самого зависит, — говорит он обычно.
— Что именно?
— Мягкое отношение к тебе офицеров.
— Так что же, по-твоему, я просил их об этом? Дурак ты! Да я был бы рад, если бы меня оставили в покое.
— Неужели ты не понимаешь, что именно за это тебя и не любят ребята? Сколько раз тебя
— На работу назначают офицеры. Я тут ни при чем. Я не прошу у них снисхождения. Что же, по-твоему, я должен пойти к лейтенанту Ковачу и попросить его послать меня мыть полы, грузить дрова и уголь, а потом заставить его во всеуслышание крикнуть, чтобы меня все любили? Ты тоже что-то не очень рвешься мыть полы в коридоре. Так что же меня учишь?
— Дурак ты!
— Возможно. Но почему ты учишь именно меня? Разве я виноват, что мой отец — известный писатель и депутат Государственного собрания? Разве я виноват, что командир нашего отделения младший сержант Бегьеш да и другие офицеры, за исключением Ковача, разговаривая со мной, всегда помнят о моем отце? Отцов, как тебе известно, не выбирают, значит, никакого преступления я не совершал. А ребята пусть воспитывают не меня, а тех, кто по собственному желанию делает мне какие-то поблажки...
«Вот прекрасная незнакомка сразу признала бы мою правоту...» — мелькнуло в голове у Эндре.
Кто-то тронул его за. плечо, хотя он не слышал ни скрипа открывшейся двери, ни звука шагов подошедшего солдата.
— Варьяш, вставай!
Кажется, он все-таки задремал. Он вскочил с кровати и узнал дежурного по роте Чонгради:
— Что случилось?
— Быстро одевайся и отправляйся к дежурному по части.
— Зачем?
— Не знаю, только поторопись.
Теряясь в догадках, Эндре быстро оделся. Надо бы зайти в умывальник. Что же все-таки произошло? Он вспомнил о Жоке. Наверняка с ней что-нибудь случилось. От волнения его бросило в жар. «Только не волноваться, — мысленно убеждал он себя. — Спокойно. Если что-то случилось, то делу уже не поможешь, значит, нечего и растравлять себя».
Он хотел было заправить койку, но дежурный все торопил:
— Иди, иди! Твою койку заправит Штольц.
Их шепот разбудил Бегьеша.
— Что вы там делаете? Спать мешаете...
Дежурный доложил младшему сержанту о случившемся. Бегьеш сел на койке, протер заспанные глаза:
— Зачем его вызывают?
— Не знаю.
В темноте они не видели друг друга, но Эндре догадался, что Бегьеш наморщил лоб и задумался.
— Убирайтесь оба! — наконец выпалил младший сержант, натягивая на себя одеяло.
Ветер был настолько силен, что чуть не сбил Эндре с ног. Подавшись вперед всем корпусом и опустив голову, он направился к штабу полка.
Дежурный по части капитан Шарди с нетерпением ждал его.
— Наконец-то вы явились, — сказал он, увидев Эндре, — я было подумал, что не дождусь вас до скончания века. — И он показал ему на стул: — Садитесь, расстегнитесь или снимите шинель, а то вспотеете.
В комнате дежурного было действительно жарко. Капитан вытер вспотевший лоб, не обращая внимания на Эндре, снял телефонную трубку и попросил дежурного телефониста соединить его с дежурным по министерству обороны. Потом он положил трубку, закурил и стал молча ходить взад-вперед по комнате.