Стать человеком

Беркеши Андраш

Жока хорошо помнила те дни. Закрыв глаза, она мысленно представила дядю Кальмана, брата отца. Дядя внешне очень походил на Эндре. Высокий, сухопарый, такое же скуластое лицо со впалыми щеками. Жока видела его очень редко. Раньше он был военным. Его форму и награды она, разумеется, уже не помнит, ведь ей тогда было всего четыре года, а Эндре — шесть лет. Но она хорошо запомнила, как Эндре постоянно сидел у дяди на коленях, как мечтал стать военным, точнее, танкистом. Как странно! Он стал военным, и именно танкистом, но это ему уже не нравится.

Дядя Кальман исчез из их жизни как-то неожиданно. Долгие годы они его не видели.

Сначала говорили, что он лежит в больнице, потом — что он уехал за границу. И малыши забыли о нем. А если иногда Эндре и вспоминал о нем, то ему рассказывали, как дядя Кальман борется за границей против фашистов. Жока же была слишком мала, и ее больше, чем родной дядя, интересовала любимая кукла, у которой волосы были похожи на настоящие.

Ей было девять лет, когда она узнала, что все эти годы дядя сидел в тюрьме. И опять она ничего не понимала, да и Эндре не мог ответить на ее расспросы.

Вернувшись домой, дядя Кальман уже не носил военной формы. Племянники знали о нем только одно — что он работает где-то на заводе и очень болен...

Раздались бурные аплодисменты. Миклош поклонился и сел на свое место, сосредоточенно глядя прямо перед собой.

Молчал он и за ужином. А прежде чем выпить рюмку коньяку, спросил Жоку:

— Мы уедем или останемся здесь?

— Не знаю, что и делать, — неопределенно ответила девушка.

Директор Дома культуры Эде Филькорн, чем-то напоминавший борзую, притворно завздыхал:

— Нам так не повезло! Мы не смогли заказать вам номер, гостиница переполнена.

— Не беда, — сказал Миклош и, не скрывая своей неприязни, посмотрел на Филькорна: — О ночлеге мы позаботимся сами.

Жока вскинула голову: «О чем это он? О каком ночлеге говорит?..»

Филькорн начал оправдываться:

— Не обижайтесь на меня, ребята. — Он поднял рюмку: — Давайте лучше выпьем за наше здоровье...

Ресторан при гостинице оказался довольно неприглядным. За столиками под шум яростного ветра, доносившегося снаружи, ужинали местные и приезжие.

Лонтаи сказал, что ему нужно позвонить, и поднялся. Когда он вышел, Поок оживился и, обращаясь к Жоке, спросил:

— Кто этот молодой титан? Твой поклонник?

— Вовсе нет, — ответила она.

Но тут вмешался Филькорн:

— Мы просили прислать кого-нибудь другого, дорогой Золтан, но Общество по распространению научных знаний прислало почему-то именно его. Прошу простить нас: я не знал, что и на литературные вечера они посылают политических агитаторов. Искренне сожалею.

Торма, набив рот мясом, пробурчал:

— Он же политработник.

— Непостижимо! И в литературные дела уже вмешиваются военные, — вздохнул Поок.

Жока прислушивалась к разговору, но участия в нем не принимала. «Пусть себе говорят», — решила она. Ей было противно беспринципное заискивание Филькорна, который на все лады расхваливал последнюю книгу Поока, причем говорил первое попавшееся, что приходило ему на ум. «Треплет языком, как старая баба. — Жока смотрела на чрезмерно услужливого молодого человека со всевозрастающим отвращением. — Как хорошо, что у Миклоша нет таких вылинявших усов! — И тут вдруг она вспомнила об Эндре: — Боже мой, какая же я дура! Мы же могли бы взять его с собой. И на ночлег не надо было бы устраиваться. С Эндре я не побоялась бы поехать куда угодно в любую погоду». Потом она подумала о том, что, если бы с ними был Эндре, Миклош не посмел бы ее поцеловать. Эта мысль

показалась ей смешной и неискренней, ведь она ответила на его поцелуй с такой же страстью, с какой он поцеловал ее. Жоке уже приходилось целоваться, но никогда раньше поцелуи не казались ей такими сладкими. От одного воспоминания о них ей стало жарко. «Что это со мной? Почему я так хочу его увидеть? Ведь я определенно знаю, что не люблю его», — с тревогой думала она.

В компании Поока громко смеялись, рассказывали анекдоты, пили. Жоке тоже предложили вина, но она отказалась. А Шани все говорил и говорил. «Сейчас он расплачется, а затем начнет петь Трансильванский гимн, — припомнила девушка. — Тогда я встану и уйду». Она прислушалась, стараясь понять, о чем же все-таки они говорят.

— Мы, будем откровенны, в военных науках ничего не понимаем и с болью в сердце признаем это... — сказал Поок. — А вот наши военные почему-то считают, что разбираются в литературе...

Последнюю его фразу услышал вернувшийся к столу Лонтаи. Он молча сел рядом с Жокой и сообщил, что все в порядке. Заметив его, Поок замолчал.

— Пожалуйста, продолжайте, — попросил Лонтаи. — Наши военные почему-то считают, что разбираются в литературе....

Шани Торма испытующе посмотрел на подполковника. Лонтаи успел заметить, что компания уже навеселе. Он не спеша достал сигарету, закурил и выпустил струю дыма в лицо Тормы.

— Не так давно в Надьканиже я присутствовал на вечере встречи с тремя поэтами. Один из них там здорово напился и решил, что ему море по колено. Он нанял музыкантов и гулял так, как делали это помещики в самых скверных венгерских фильмах. — Миклош отпил глоток вина. — Он даже сквернословил, пока кто-то не дал ему по физиономии. Пришлось мне на себе отнести его в номер. На другой день он проснулся в полдень, был хмур, тих и скромен, как настоящий лирик. Меня же он донимал вопросами, что произошло вчера вечером, так как сам ничего не помнил.

— А для чего все это ты рассказываешь нам? — спросил Поок.

— Сам не знаю. Просто вспомнилось. Официант, счет, — обратился Миклош к официанту.

— Оставь, прошу тебя, — сказал Филькорн, — я сам расплачусь. — И взглянул при этом на Шани, который сидел, тупо уставившись в бокал.

Эндре проснулся среди ночи от хорошо знакомого паровозного гудка и прислушался. «Ноль часов. Пятнадцатый идет, — определил он. — Опять не усну до утра». Уставившись в потолок, он лежал с открытыми глазами.

А на улице продолжала бушевать пурга. Ветер был настолько сильным, что скрипели оконные рамы и дверца железной печки жалобно дребезжала.

«Ветер западный — шума маневровых паровозов совсем не слышно, а они ведь курсируют каждую ночь», — опять подумал Эндре.

Рядом спокойно похрапывал Антал Штольц. Интересно, а почему он не поехал домой, в Ньиредьхазу? Он ничего не сказал об этом, правда, Эндре его и не спрашивал. Он мог бы, наверное, полюбить Антала. Простой, хороший парень. Единственный его недостаток — он постоянно философствует. Конечно, еще не известно, насколько он порядочный. Возможно, он стремится подружиться с Эндре в надежде на какую-то помощь его отца. Видимо, трудно будет убедить его, что он, Эндре, ничем не сможет ему помочь. Но вся беда в том и заключается, что люди часто не понимают друг друга. А может, все-таки понимают? Тогда дело в нем самом. Ведь это же факт, что порой он не понимает ни себя, ни окружающих.