Стать человеком

Беркеши Андраш

Однако успокоить мать оказалось не так-то легко. И тогда Марика засомневалась: «Нет, тут что-то не так... Мама не столь примитивна, чтобы не понять случившегося...» Накинув на себя халатик, она вернулась в комнату.

Шипошне лежала на кровати и горько рыдала. Дочь, перепугавшись, подошла к ней, присела на край кровати и начала гладить ее по волосам, ласково приговаривая:

— Мама, мамочка, что с тобой?

Шипошне не отвечала, продолжая плакать.

— Прими таблетку успокоительного. Да не плачь, мамочка, а то и я сейчас зареву. Пойми

же, ничего плохого я не сделала. Думаю, что у тебя просто нервы не в порядке. Ты слишком много работаешь.

Шипошне упрямо молчала.

Марика терялась в догадках, но вдруг в голову ей пришла мысль, в которую она й сама не сразу поверила. Однако, проанализировав поведение матери, она поняла, что не ошиблась в своих предположениях. Судя по всему, мать была влюблена в доктора и известие о том, что Боришка его любовница, больно ранило ее сердце. Как-никак Боришке всего двадцать, она великолепно сложена, а матери, хотя она и симпатичная женщина, уже сорок, и вряд ли она сможет конкурировать с двадцатилетней. Только теперь Марика поняла, почему мать так горько плакала. Ведь это была последняя вспышка чувства в ее жизни, последняя ее надежда.

Марике стало от души жаль мать. Придвинувшись поближе, она ласково погладила ее по голове и тихо спросила!

— Ты его очень любишь?

— Очень, — простонала та, признаваясь в своей тайне и одновременно чувствуя некоторое облегчение. — Ты меня не осуждаешь? Не сердишься?

— А почему я должна сердиться на тебя? Я знала, что ты еще можешь любить. Ничего странного в этом нет. Ты красивая, порядочная и имеешь право любить. Кто тебя осудит за это? Ты меня вырастила, воспитала... Ты сейчас очень одинока, а человек не должен быть одиноким. Пойдем, ты ляжешь в кровать.

Марика смотрела на мать с ласковой улыбкой, и та вскоре немного успокоилась.

Они выключили свет и улеглись, но ни та, ни другая долго не могли уснуть. Хорошо было бы сейчас поговорить по душам, но дочь деликатно молчала, хотя и чувствовала, что мать не спит.

— Мне бы стыдиться надо... — тихо вымолвила мать.

— Кого тебе стыдиться?!

— Тебя, себя... Мне не следовало так распускаться. Столько лет держалась, и вот...

Дочь поняла, что она хотела сказать:

— Не мучай ты себя! Ничего плохого ты не сделала. Доктор разведен, ты вдова. — Марика дотронулась до руки матери и нежно погладила ее: — Собственно говоря, я не понимаю, почему ты так встревожилась. Из-за Боришки?

Наступила томительная тишина.

— Пожалуй, да, — первой нарушила молчание мать. — Если он так разговаривал с Боришкой, то нетрудно догадаться, что...

— ...что он выгнал ее, а вовсе не о том, что он не любит тебя. Или он тебе что-то сам говорил?

— Человек умеет чувствовать, вот и я всегда чувствовала, что у него кто-то есть.

— Мама, у каждого мужчины всегда кто-то есть. Чему ты у являешься? — Марика говорила таким тоном, будто обладала большим жизненным опытом, хотя на самом деле не имела ни малейшего представления о взаимоотношениях

мужчины и женщины.

— Он говорил, что женится на мне.

— Значит, он так и сделает. Он производит впечатление порядочного человека. — Марика посмотрела на темный потолок и продолжала: — Знаешь, почему я решила, что он порядочней человек? Он же знал, что я все расскажу тебе. Я вот вспоминаю весь наш разговор и должна сказать, что он вел себя спокойно и естественно... как порядочный человек...

Шипошне было приятно, что дочь утешает ее, а самое главное, что теперь ей не нужно таиться. И как было бы хорошо, если бы им не надо было расставаться! Но это, к сожалению, невозможно. Марика — взрослый человек, у нее своя жизнь.

«А что будет со мной? — продолжала размышлять мать. — Что я буду делать, если разочаруюсь в докторе? Скоро я совсем состарюсь и уж тогда на самом деле останусь одна. Завтра же поговорю с Шюки. Пора решать: либо мы официально оформляем наши отношения, либо расходимся навсегда... Так жить дальше я не могу и не хочу. Если придется все порвать, это, конечно, причинит мне боль, но любая боль со временем проходит. Хорошо еще, что Марика меня понимает...»

С Евой Эндре познакомился в поезде. В купе, рассчитанном на шестерых, они ехали вдвоем: поезд был ранний и пассажиров оказалось очень мало. Эндре время от времени украдкой поглядывал на Еву, на пальце у которой блестело обручальное колечко, но не заговаривал с ней. Он погрузился в свои мысли и даже немного задремал, так как ночью спал мало, да и разговор с отцом утомил его. Очень беспокоило Эндре, что он не попрощался с Жокой. Теперь она наверняка будет на него дуться. Он уже сожалел, что обидел сестру, и твердо решил перемениться, вести себя сдержаннее, быть добрее к ребятам по отделению и взводу, проявлять кое-где инициативу по мере своих сил, а при случае даже попросить прощения у Бегьеша. А уж потом будущее покажет...

Поезд подъезжал к Секешфехервару, когда Ева попросила у Эндре зажигалку и первая заговорила с ним. Оказалось, что они едут в Кевешд, и это в какой-то степени сразу сблизило их. Они представились друг другу, и тут их ждал сюрприз: выяснилось, что Ева знакома с Гезой Варьяшем по клубу кинематографистов. Потом она рассказала несколько забавных историй из жизни артистов и вдруг стала серьезной:

— Я слышала, у вас умерла мать?

— Да, и совсем недавно, — ответил Эндре и выглянул в окно, за которым забрезжил рассвет и уже можно было различить белую от утреннего тумана землю.

— А я тут паясничаю, — виновато произнесла она.

— Ну что вы! Я вовсе и не ожидал, что весь мир погрузится в траур. Бедная мама, правда, надеялась, что ее смерть возмутит всеобщее спокойствие. А жизнь, как ни странно, идет своим чередом.

Вагонное окно запотело, и Ева пальцем принялась выписывать на нем какие-то замысловатые буквы, которые постепенно превратились в геометрические фигуры.

— Как вам служится? — поинтересовалась она, не отходя от окна.