Стать Джоанной Морриган
Шрифт:
Последние десять минут были настолько странными, что у меня до сих пор кружится голова – по всем ощущениям, моя голова превратилась в воздушный шарик, который сейчас оторвется от шеи и улетит, а я, безголовая, грохнусь на землю и больше не встану.
Нет, мне действительно как-то странно. Я останавливаюсь и сажусь на траву на краю тротуара, свесив голову между расставленными коленями.
Сижу и думаю про себя: «Я только что совершила самую страшную в жизни ошибку».
Там, в доме у Вайолет, все было культурно и славно, пока меня не пробило отчаянное желание поделиться своими
«Я все время расспрашиваю Вайолет о ее чертовом мертвом Дэннисе, – подумала я, – но она ни разу не спросила меня о моей жизни. Может быть, она думает, что я счастлива и беззаботна. Ха-ха два раза. Она даже не представляет, сколько надо отваги и благородства, чтобы мир видел меня неизменно веселой и бодрой».
«У всех остальных есть друзья и подруги, с которыми можно делиться своими проблемами, – подумала я. – Девчонки-подростки всегда обсуждают друг с другом свои проблемы. Что ж, Вайолет – моя подруга, и я расскажу ей о моих проблемах. Беда, разделенная с кем-то, это уже полбеды!»
В следующие три минуты мне пришлось убедиться, что это вредная и даже пагубная ерунда – самая наглая ложь из всех, выдуманных людьми. Потому что, когда я сказала, что ненавижу этот бедный квартал и жду не дождусь, когда папа станет знаменитым и нам не придется жить на одно пособие по инвалидности всем семерым, Вайолет вся напряглась. Тинк и Тонк запрыгнули к ней на колени и уставились на меня так же холодно, как их хозяйка.
Я начала запинаться. Когда я бормотала: «…и мы точно не впишемся в здешнее общество… пока Люпен носит пончо…», Вайолет заговорила, и у нее был странный голос.
– Я не знала, что вам платят пособие, – сказала она.
Я резко умолкла.
– Я не знала, что вам платят пособие, – повторила она. – Дэннис был ранен во время войны. Пулевое ранение в ногу, очень серьезное. Но он не требовал от государства пособие по инвалидности.
Выходит, Дэннис снова меня подставил. Уже второй раз. Этот долбаный призрак с ушами, как два кусочка бекона, – мой заклятый враг.
– Я видела, как твой папа чинил машину, – сказала она. – Буквально сегодня утром! Как-то он был не похож на инвалида. Я даже не знала, – повторила она в третий и последний раз, – что вам платят пособие по инвалидности.
И вот я сижу на траве и кусаю колени. Я знаю, что будет дальше. Папа нам тысячу раз говорил, что бывает, когда ты ляпнешь что-то не то не тому человеку. Вайолет позвонит в Центр социальной защиты и доведет до их сведения, что она видела, как мой папа чинит машину, – в один из его хороших дней! в один из редких хороших дней! – и что он вполне дееспособен и может устроиться на работу. Будет задержка на две недели – бумажная волокита, – а затем кто-то придет к
Я лихорадочно перебираю в уме всевозможные варианты для исправления ситуации. Из подходящих есть только один.
«Дорогой Бог Иисус, – быстро произношу я про себя, подходя к дому. – Да, в последнее время я в тебя совсем не верю, но надеюсь, что ты не обидишься. Как ты, наверное, уже знаешь – если принять во внимание твою систему слежения, которая наверняка всеобъемлющая и продвинутая, – у нас тут проблемы, и я хочу предложить тебе сделку. Если ты сделаешь так, чтобы у нас не отобрали пособие, я… я…» – Тут я делаю паузу, пытаясь придумать что-то достойное, что можно было бы предложить Господу Богу.
Список достаточно жалкий. Я не могу пожертвовать деньги церкви. По причине отсутствия денег. У меня нет детей, чтобы их покрестить. Что еще может порадовать Иисуса? Я могла бы уйти в монастырь, но, насколько я знаю, в Вулверхэмптоне нет женских монастырей. И вообще никаких. Разве что странное, обнесенное высоченным забором архитектурное сооружение за «Аргосом», куда постоянно привозят мясо – на грузовике, – это и есть монастырь.
В полном отчаянии я наконец предлагаю Иисусу кое-что, что в моем понимании максимально приближено к праведной жизни Христовой невесты:
«Иисус. Если ты нам поможешь – если ты полностью разберешься с этим вопросом, – я обещаю не мастурбировать целых шесть месяцев».
Я считаю в уме. Шесть месяцев это… это… это одна двадцать восьмая часть моей жизни.
«Месяц, – быстро поправляюсь я. – Да, месяц точно. Я не буду трогать себя целый месяц. Даже когда принимаю ванну. Даже после того, как посмотрю на тот снимок в «Каталоге всей Земли», где двое хиппи занимаются оральным сексом, и видно, как он засовывает в нее пальцы. Это будет моя священная жертва тебе, Господи».
Мы все воспитаны убежденными атеистами, но я уверена, что Иисус точно не одобряет детскую мастурбацию. Значит, ему понравится мое предложение. Для него это выгодное соглашение. Он определенно останется в выигрыше.
«Сейчас я скажу «Аминь». И мы с тобой договорились. У нас уговор. Ты проследишь, чтобы все было нормально. Вайолет на нас не настучит. Аминь».
Только не думайте, что меня не пугала крайняя нищета. И вообще не думайте обо мне плохо, когда я скажу, что выдержала девять дней. Девять дней без самоудовлетворения.
Позвольте, я поясню: это были ужасные девять дней. Девять дней разрушительной битвы с сексуальной неудовлетворенностью, временами граничащей с настоящей физической болью.
В четырнадцать лет я впервые знакомилась с собственной сексуальностью. Это было первое беспредельное удовольствие, которое мне довелось испытать. Еда съедается, книжки заканчиваются, грампластинки стираются, одежда разваливается на части, телевидение работает только до часу ночи, но мастурбация никогда не подводит: закрываешься в комнате и кончаешь снова и снова, думая о ком угодно – без остановки, лишь с перерывами на освежающий сон и небольшой перекус для поддержания сил.