Стать японцем
Шрифт:
С другой стороны, несмотря на то что император не имел никакого влияния на принятие решений, он продолжал обладать достаточно высоким ритуальным и церемониальным статусом. Император («сын Неба») считался земным воплощением Полярной звезды («тэнно») и отправлял ритуалы, ставящие своей целью обеспечение благоденствия страны (на этом основании европейцы часто именовали его «духовным императором», уподобляя римскому папе). Новый сёгун приобретал официальный статус только после того, как получал указ императора о назначении на должность. Окружение сёгуна получало придворные ранги и придворные должности тоже только с санкции (хотя бы и формальной) императорского двора, за что приходилось ему приплачивать. В отличие от древности, эти ранги и должности не обеспечивались соответствующим материальным содержанием, но без них высшие военные чувствовали себя людьми «неполноценными». Сёгуны временами подкрепляли свой авторитет с помощью «династических»
Члены императорского рода осуществляли ритуальную «охрану» сёгунских предков: в буддийском храме Бодайдзи в Эдо, где отправлялись поминальные службы по членам сёгун-ского рода, настоятелем служил принц крови, местом рождения которого был Киото. В затеянной в 1658 г. во влиятельнейшем княжестве Мито многотомной «Истории великой Японии» (ее инициатор Токугава Мицукуни, 1628—1701, был дядей сёгуна Цунаёси), которая пользовалась большим авторитетом, сёгуны и самураи оценивались в зависимости от степени их лояльности императору.
Иными словами, императорский двор обеспечивал легитимность режиму сёгуната. Токугава возводили свое происхождение к роду Гэндзи (Минамото), который, в свою очередь, считал своим предком императора Сэйва (858—876). Токугава не имели на то никаких реальных генеалогических подтверждений, но эта фальсификация, тем не менее, тоже служила основанием для подтверждения законности их власти.
Император, который считался в дальневосточной политической философии «хозяином времени» (в том числе погоды, а значит, и урожая), сохранил эту функцию и при Токугава — именно от его имени провозглашались девизы правления, в соответствии с которыми жила вся страна. В документе, известном как «Завещание Токугава Иэясу», его автор фактически признавал, что сёгунская династия, в отличие от императорской, конечна. Считалось, что китайская по своему происхождению концепция «мандата Неба» (смена династии, растратившей свою сакральную энергетику — кит. дэ, яп. току) применима к сёгунам, а не к императорам. История подтверждала это умозаключение: если императорская династия не знала перерыва с самых древних времен, то у сёгуната Токугава было два предшественника — сёгунаты Минамото (1185— 1333) и Асикага (1333—1573). «Золотой век» Японии сёгуны относили к правлению мифического первоимператора Дзим-му, а не к своим предшественникам. Закрепленный за императором статус покровителя наук и искусств (основным из которых считалась поэзия) служил важнейшим средством поддержания его статуса и авторитета, поскольку в японской (дальневосточной) традиции поэзия считается мощным и общепризнанным средством гармонизации космоса и уничтожения хаоса. Поскольку сёгуны Токугава сделали основой своей идеологии неоконфуцианство, они не могли игнорировать его важнейший постулат: примат светско-духовной власти над военной. Ибо только ритуалы и церемонии (а их главным источником является император) обеспечивают порядок в Поднебесной, отделяют человека культурного от варвара.
Присутствовавшее в подсознании культуры главенство императорского дома было закреплено в церемониале: именно сёгунские посланники являлись во время крупных праздников ко двору императора с дарами — конями и мечами (последние заменялись деньгами, ибо нахождение оружия во дворце запрещалось). В ответ они сами получали чаши и предназначенные для сёгуна ответные дары: имитации ветки дерева «татибана» (род цитрусовых, имело благожелательный смысл), писчую бумагу, бутыли для сакэ. По составу даров хорошо видно отсутствие военной составляющей в деятельности императора.
Таким образом, в стране наблюдалось определенное двоевластие, которое давало в перспективе возможность для коренных изменений в политическом устройстве страны. Не подвергавшееся сомнению происхождение императорского рода от синтоистской богини солнца Аматэрасу создавало ему такой «ритуальный авторитет», что сёгуны не помышляли об узурпации его жреческих полномочий. В связи с этим сёгунам не оставалось ничего другого, как позиционировать себя в качестве защитников императора и двора, т. е. выполнять как бы служебную функцию. Это находило выражение в заботе о материальном положении двора и в восстановлении (финансировании) тех ритуалов, которые перестали отправляться в период междоусобиц, когда положение двора в Киото бывало временами попросту бедственным.
Несмотря на свое подчиненное положение, самосознание императорского рода и его двора в Киото оставалось достаточно высоким. В глубине души они считали сёгунов выскочками. И если Хидэтада удалось
На окончание усобиц страна отреагировала резким повышением рождаемости. Считается, что в 1600 г. численность населения составляла чуть более 12 миллионов человек. Перепись населения, проведенная в 1721 г., показала, что в стране проживает уже около 31 миллиона человек. К концу правления сёгуната эта цифра увеличилась, но уже незначительно. Можно полагать это «застоем», а можно считать, что общество и его хозяйство находились в уравновешенном и стабильном состоянии. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что японское государство не предпринимало никаких усилий по расширению своей территории, хотя остров Хоккайдо (тогда он именовался Эдзо) представлял, казалось бы, на взгляд европейского человека, занятого в то время повсеместным освоением земного шара, прекрасную возможность для экспансии и освоения. Северо-восточная часть Хонсю была также освоена мало. Иными словами, и без территориальной экспансии Япония располагала достаточной ресурсной основой для того, чтобы поддерживать высокую численность населения.
При крайне ограниченном количестве пригодной для хозяйственного освоения земли сама цифра в 30 с лишним миллионов человек не может не вызывать уважения (население России в первую четверть XVIII в. составляло около 15 миллионов человек, население Франции — 16, Англии — 6). Тем более что весьма значительная часть населения не занималась производительным трудом. Это, прежде всего, самураи, которым, в теории, запрещались любые занятия, кроме военных и административных. Это не означает, что никто из самураев не крестьянствовал, не врачевал или не открывал частных школ, но все-таки подавляющее большинство из этих 350—400 тысяч воинов (вместе с семьями около двух миллионов человек, т. е. приблизительно 5—6 процентов от общей численности населения) жило исключительно за счет фиксированных рисовых пайков, которые платились им сюзеренами (князьями). Эти люди не платили налогов. Таким образом, непроизводительный слой в Японии был значительно больше, чем в Европе или России (накануне Великой французской революции дворянство и клирики составляли 0,5—0,6 процента численности населения). Такая высокая численность привилегированного сословия приводила к тому, что рисовые пайки далеко не всегда выплачивались полностью, а многие административные должности занимались несколькими людьми, которые сменяли друг друга каждый месяц.
Япония обладала большим населением, но это было результатом «естественных» процессов. Вряд ли можно сказать, что государство проводило активную демографическую политику. К концу XVIII в. рост населения почти прекратился, но мы не встречаем в правительственных документах сетований по этому поводу. Государство осуществляло достаточно жесткий контроль над перемещением населения (ограничивало переселение и отходничество), его гораздо больше интересовало его «качество» (моральные ценности и степень повиновения), а не количество, которое, судя по всему, вполне удовлетворяло власть. Другое дело, что сами князья выступали против ограничения численности подведомственного им населения, достигаемого с помощью абортов и инфантицида— широко распространенная практика того времени как в деревне, так и в городе. Однако к сколько-то значимым результатам это не приводило.
Японцы вступали в брак доста точно поздно, что сокращало репродуктивный период. Аборты на ранней стадии беременности практиковались шире в городах с их лучшим медицинским обслуживанием. Инфантицид (отлучение от груди, удушение, утопление и др.) имел большее распространение в деревнях. Он был обусловлен не только затруднительным материальным положением, но и стремлением иметь в семье детей желаемого пола. При этом определенный приоритет оказывался мальчикам, хотя фиксируются и противоположные случаи2. Рождение мальчика (особенно первенца) было огромной радостью, при рождении же девочки люди приносили свои поздравления, смысл которых сводился к надежде, что она вырастет здоровой и не принесет родителям слишком много хлопот3.
Согласно некоторым подсчетам, каждый год число случаев инфантицида достигало приблизительно 80 тысяч человек. Стремление обеспечить желаемую половую структуру находило отражение и в широко распространенной практике усыновления (при этом усыновленные не подвергались дискриминации и обладали всем комплексом прав и обязанностей). В общем и целом рождаемость (в данном случае имеется в виду не число появившихся, а число оставленных в живых младенцев) характеризуется как достаточно низкая — существенно ниже, чем в европейских странах этого периода4. В то же самое время бесплодная жена подлежала немедленному «возвращению» в родительский дом.